Именами вашими стоим. Евгений Георгиевич Балакин

устало махнув рукой, сел за стол.

      – Не пойму я тебя, Дорофей, дурачок ты или прикидываешься. А ежели каждый вроде тебя начнёт себе пальцы рубить? Ты хоть представляешь, сколько пудов серебра должны мы ежегодно отправлять в Петербург? Тысячу! Да здесь каждый человек наперечёт, а он – пальцы рубить!

      Василий Степанович замолчал. Он вдруг вспомнил картину вчерашнего дня. Когда возвращался он к себе домой на Олонскую улицу, дорогу ему пересёк обоз из пятнадцати подвод, везущих в длинных, похожих на гробы, ящиках руду с Зыряновского рудника.

      Зрелище это было настолько привычным и обыденным, что Василий Степанович не придал этому никакого значения. На Барнаульский сереброплавильный завод ежедневно везли руду со всех рудников Алтая. А вот сейчас он как бы заново увидел и измученных дальней дорогой лошадей, и людей, устало шагающих рядом с подводами.

      Заводская повинность отнимала у крестьянина самое главное – время и силы, но земля ждать не будет, её надо в срок засеять, и вовремя собрать урожай. Вот и идут люди на любые жертвы, лишь бы освободиться от заводского бремени.

      – Значит так. – Щербаков, поморщившись, отвёл глаза от серебряного сатира, в который уже раз пообещав себе убрать со стола это страшилище. – Отведёте его в лазарет, пусть перевяжут, как следует. А коменданту скажете… скажете, что…

      Василий Степанович задумался. Он очень хорошо знал, какая участь может ожидать этого горемыку, и почему-то не хотел этого. Неожиданно часовой механизм вновь пришёл в движение, и секретарь, быстро повернувшись, уставился на часы, словно они могли подсказать ему, что же всё-таки он должен был сказать коменданту.

      – Ну, в общем, скажете его благородию, что Дорофей Тихонов получил вполне по заслугам.

      Оставшись довольным таким несколько туманным ответом, Щербаков уткнулся в бумаги, давая понять, что разговор на этом закончен.

      Дорофей, несмотря на мучительную боль, стоял спокойно и терпеливо, ожидая своей участи. Сообразив, что самое плохое для него уже позади, он широко улыбнулся и тут же, потеряв сознание, повис на руках солдат.

      Чертыхаясь, они подхватили его бесчувственное тело и понесли к дверям, как вдруг те широко распахнулись, и в приёмную вошёл Иоганн Самюэль Христиани. Одет он был в только что сшитый камзол из зелёного сукна, обложенный серебряным позументом.

      Новая форма горных офицеров была совсем недавно утверждена Высочайшим Соизволением, и Иван Семёнович, который всегда очень следил за своей персоной, облачился в неё одним из первых в Барнауле.

      Не обращая никакого внимания ни на вытянувшихся солдат, ни на поднявшегося со своего места секретаря, Христиани пытался разглядеть своё изображение в небольшом настенном зеркале. Несколько раз довольно хмыкнув, он, преисполненный самым благодушным настроением, повернулся к Щербакову, лихо пристукнув при этом высокими каблуками сапог. Звук, раздавшийся при этом, показался Ивану Семёновичу довольно странным, и он посмотрел вниз.

      Его начищенные до блеска сапоги стояли в луже крови.

      – Это что? Кровь откуда?

      – Иван