Именами вашими стоим. Евгений Георгиевич Балакин

её, смахнул на пол и только потом, достав её из-под стола, подал Христиани.

      Тот, с лёгким недоумением посмотрев на Щербакова, взял у него бумагу и стал читать.

      Василий Степанович, сев за стол, откинулся на спинку стула и начал выбивать пальцами мелкую дробь.

      – Так значит, спьяну и по глупости, а, Василий Степаныч? – усмехнулся Христиани.

      Он встал с кресла и подошёл к искалеченному мужику.

      – Да ведь народ-то здесь, какой, Иван Семёнович? Без разумения всё людишки-то, тёмные.

      Щербаков с сожалением посмотрел на Дорофея. Ему почему-то было жаль этого мужика, и он сам отпустил бы его с Богом на все четыре стороны, но судьба-злодейка, вмешавшись в виде Иоганна Самюэля Христиани, рассудила всё по-своему.

      – Я сам знаю, какой здесь народ. Что в наказание?

      Василий Степанович сморщился, будто клюкву раскусил, громко откашлялся, прочищая горло, а потом заговорил тихо, осторожно, аккуратно подбирая слова:

      – Мужика распускать нельзя, и наказывать за это надо, а то порядку не будет. Иные вон по нескольку нареканий в месяц имеют. Вот с такими нужно строго и без церемоний. Дорофей Тихонов, вероятнее всего, пальцев своих лишился образом случайным, и я бы не стал спешить с наказанием до полного выяснения всех обстоятельств этого дела.

      – Сейчас выясним, – живо откликнулся Христиани.

      Он подошёл к окну и, не поворачиваясь, спросил безразличным тоном.

      – Как же ты, Дорофей, лошадью-то править собирался без пальцев? Неудобно, поди, будет.

      Плохо уже что-либо понимающий Дорофей на слово «лошадь» отреагировал мгновенно.

      – С лошадью управлюсь… Я ведь левшой уродился. – Он заговорщически подмигнул. – Потому правую руку под топор и положил.

      Крупные желваки у Щербакова заходили ходуном.

      Иван Семёнович быстро взглянул на него. Смотрел с торжеством.

      – Сто пятьдесят шпицрутенов и работы на Змеиногорском руднике. Увести!

      Еремей, услышав это, охнул, и рука его непроизвольно потянулась креститься. Дорофей вдруг засобирался домой.

      – Вы меня, Ваше высокородие, отпустите… Пора мне. Землица стоит. Рожь собирать надо… За-ради Христа!

      Христиани с удивлением смотрел на топчущихся на месте солдат:

      – Я сказал увести!

      – А то у меня пятеро ртов голодных, да мать не двигается… – твердил своё мужик. – Как им без кормильца-то? А вы меня, Ваше высокородие, домой прикажите отпустить. Христом Богом прошу! И с лошадью, вы не думайте, я управлюсь…

      Солдаты, цепенея под взглядом всесильного управляющего Барнаульским сереброплавильным заводом, почти волоком вынесли приписного крестьянина села Белоярского Дорофея Тихонова за дверь.

      Иван Семёнович с усмешкой посмотрел на секретаря.

      – А ты, Василий Степаныч, говоришь: обстоятельства. Вот они, обстоятельства! – он крепко сжал руку в кулак. – На этом всё и держится. Больно жалостливым стал. Смотри, как бы не навредило.

      Щербаков, не желая встречаться с ним взглядом, наклонившись, сделал вид, будто что-то ищет в