Хоккенхаймская ведьма. Борис Конофальский

Богу, отошла, сила во мне есть, вынесем приговор праведный. Послезавтра проследим о его исполнении, поглядим казнь, в обед помолимся, а после обеда и отъедем дальше.

      – Казнь?– Удивился кавалер.

      – Так не до смерти конечно, серебро возьмём, а все виновные будут кнутом биты у столба. – Сказал отец Иоганн успокоительно.

      – Языки,– добавил отец Николас.

      – Ах, да, – вспомнил отец Николас,– конечно. Ещё усечение языка за навет положено.

      –Усечение языка?– Вслух думал Волков.– Немилосердно, как бабам да без языка?

      – А по-другому нет сил бороться со злоязычием.– Говорил отец Иона, вздыхая тягостно,– у нас на пять доносов – четыре навета.

      – Клевещут людишки друг на друга, хотя клевета и большой грех, а всё равно клевещут.– Соглашались святые отцы.

      – А вы молодец,– хвалили его попы,– с делом быстро управились, и мятежников усмирили.

      – Будем писать отцу Иллариону, что довольны вами, господин рыцарь.– Говорил отец Иона, изнывая в ожидании обеда. Глазами ища мальчишку, что кушанья подаёт.

      А время уже подошло, им стали подавать еду на стол. Волков заказал себе еду, как положено – постную.

      В плохом настроении после простой еды, он валялся раздетый и босой на своей кровати, опять читал письмо от отца Семиона. Когда пришел Сыч и постучался в дверь, Волков велел войти, не вставая с кровати, он спросил:

      – Просьбу мою исполнил?

      – Всё сделал, как вы просили, теперь эта паскуда, нас до гробовой доски не забудет, – ухмылялся Фриц Ламме.– Мы её по очереди в зад имели, рот ей завязали, чтобы не орала, так она выть стала и глаза таращила так, что они чуть не вывалились, она едва не обделалась, от натуги, а мы от смеха чуть не померли…

      Он бы и дальше рассказывал свои весёлые истории, да кавалеру надоело, он перебил его:

      – Я не про то тебя спрашивал, я спросил, ты палку принёс мне?

      – А, вы про палку?– Догадался Сыч, показал ему крепкую узловатую палку.– Вам с ней ходить неудобно будет, лучше состругать удобную. С перекладиной.

      Кавалер встал с кровати, взял у Сыча палку, взвесил её в руке и остался ей доволен. Ни сказав не слова, он врезал Сычу, да так крепко и скоро, что тот и увернуться не успел.

      – Ох, Господи! – Заорал тот.

      А Волков стал бить его, бил сильно и приговаривал:

      – Руки опустил, я сказал, опустил руки. Пёс шелудивый, паскудник, стань ровно.

      Он бил его по ляжкам, по рёбрам, Фриц Ламме поднимал руки, что бы защититься, тогда кавалер замирал с поднятой палкой и говорил снова:

      – Я сказал тебе руки опустить.

      Сыч послушно опускал руки и получал страшный удар по левой ляжке, от которого его всего продёргивало, и он кривился, силясь не заорать.

      Он сгибался, и получал палкой по боку так, что дыханье у него сбивалось. А кавалер не успокаивался, особенно когда вспоминал, что Сыч ещё и к Брунхильде ходил, от того ещё больше бесился.

      Он отбил ему ноги, и руки, и спину, и бок, отбил ему всё, только по башке не бил, и остановился, когда Фриц Ламме просто не