Рассказы, воспоминания, очерки. Марк Львовский

говорили слова! А Зускин, изумительно, одним только жестом изобразив Гитлера, комично бросился бежать от нее, причитая:

      – Спасите! Эта женщина прибьет меня! Ой, куда мне, такой сволочи, деваться от нее!

      Потом был «Фрейлахс», и слово «спектакль» мало подходило к тому, что вытворяли на сцене пьяные от победы над Гитлером актеры. Всё, что угодно, но не спектакль… Танец Победы… Гимн солнцу… Крик надежды…

      Мама Роза отплясывала на сцене, как молодая, отплясывала для своей доченьки, своей Эстерки, для всего еврейского народа, для великого Соломона Михоэлса…

      А через два с половиной года раздался тот телефонный звонок.

      И всё стало падать, разбиваться, превращаться в осколки, исчезать…

      В декабре прямо из больницы забрали больного Зускина.

      – О, это такой шпион! – шептала пересохшими губами ставшая старухой Роза. – Такой шпион, что его надо было брать только из постели, пока он не успел вытащить автомат и всех их перестрелять… Веня… Он же сразу умрет… Мы прокляты… Мы забыли Бога… Соломончика убили, Веню убьют… Обязательно убьют! Если убивают солнце, тень может остаться в живых?

      Один Бог знает, почему она не сошла с ума…

      … – Всё! Всё!

      И Роза, отстранив от себя дочь, вскочила, схватила освобожденную от платков мисочку с пирожками и помчалась оделять ими неподвижно лежащих женщин. Вернулась к дочери и громко заявила:

      – Не волнуйся, у тебя всё будет в порядке. Твой доктор очень хороший врач!

      – Естественно, к своим—то они все хороши!

      Реплику подала еще не знакомая Эсфирь Львовне женщина с огромным гипсовым воротником, охватившим левую ключицу и шею до подбородка.

      Мать тотчас сжалась, почернела, стала нелепой, суетливой, и лишь одно чувство наполнило ее всю без остатка – страх, отчаянный страх за доченьку. Ах, разреши ей, она бы осталась под этой кроватью, жила бы себе, как маленькая смирная собачонка. Но не дай Бог кому-нибудь дотронуться до ее сокровища! Не дай Бог! О, сволочи, вы не знаете, что это такое еврейская мама!

      Неловкую тишину разрубил зычный голос заглянувшей в палату сестры:

      – Мамаша, закругляйтесь, пожалуйста!

      Мать склонилась к дочери. Четыре глаза заглянули в самую глубину друг друга. Страх, любовь, отчаяние и, конечно же, проклятие палачу образовали такой мощный, такой направленный поток никем еще не изведанной энергии, что не подвластные никакому пространству волны её достиглитаки трона Всевышнего. И Всевышний, удовлетворенно хмыкнув, прошептал что—то нужное, и в Сталина снова, но уже куда с большим остервенением, вонзилась страшная утренняя боль… Поскребышев подскочил к нему, дрожащими пальцами расстегнул верхние пуговицы кителя, помог добраться до дивана и бросился вызывать врачей.

      И мать медленно поплелась к выходу…

      – Ах, доченька, чуть не забыла – дядя Зяма завтра навестит тебя…

      – Девочки, – баском произнесла