Разговор по душам с товарищем Сталиным (сборник). Вячеслав Щепоткин

и плотно забивал мысли чем-нибудь другим.

      Но совсем тот Ужас Мига так и не исчез из Андреевой жизни. Иногда он внезапно, как дьявол, появлялся откуда-то из глубин сознания, леденил душу и словно спрашивал: ну, как живёшь? Ты не забыл, что жизнь – это миг? А дальше – ничто. Сколько таких было до тебя? Ты их можешь представить… знаешь, как они жили… но они никогда не узнают, что стало после них. Они также хотели жить… обнимать женщин… но их нет… от каждого ничего не осталось… даже пылинки… малого атома… Также будет с тобой… со всеми, кто рядом сейчас, и кто появится позднее… Никто не избежит конца и растворения в небытии…

      Бурная юность и переполненная контрастами взрослеющая жизнь с её радостями, страданиями, здоровьем, распирающей силой быстро заглушали изредка прорывающиеся в сознание мысли о неизбежности исчезновения, но сейчас, увидев явно конец Мига, Андрей почувствовал, что каменеет от ужаса.

      «Рвота… – вспомнил он слова Краснова. – Леденеют конечности…»

      Казарин изогнулся, тронул ступни ног. Они были холодные. И пальцы рук – он чётко это ощутил – ледяные. «Как зимой… когда без перчаток».

      В этот момент, видимо, от того, что изменилась застывшая поза, в животе что-то сжалось. Андрей вскочил, попятился задницей в кусты. Организм не выделил больше ничего. Только спазмы прокатывались внутри живота.

      «И это всё? Дальше судороги? Я теряю сознание? Как теряю? И больше не очнусь? Значит, конец моего Мига? Господи! Сделай что-нибудь! Я ещё молодой… тридцать два года… Наверно, много наподлил… Значит, я больше ничего не увижу? Завтра будет течь Дон. И послезавтра. Встанут мужики. А что будет через десять лет? Все забудут, что был такой… Будут новые люди… Города, о которых я говорил… А я ничего не смогу увидеть. Хоть бы лежать где-то… смотреть… радоваться за них… ругать…

      Но меня же не будет! Сгниёт кожа на руках и ногах. На голове останутся волосы… Череп останется… А куда денется то, чем я сейчас думаю? Что это – мозг? Душа? Господи! Помоги мне! Мне надо жить!»

      Казарин полураспрямился – живот как будто кто сжимал. «Сейчас заведу мотоцикл… Ключи у Глеба… Трогать его нельзя… Нельзя никого трогать… Влахан говорил: его мотоцикл можно завести спичками… Три спички. Надо тихо откатить. Проснутся… будут трогать… этого нельзя… Наверно, смогу завести… Ездил когда-то… Мне бы до хутора… Только до хутора… До телефона… Убью, если не дадут телефона. Краснова подниму. Буду умолять… никогда больше никакой критики… Только дозвониться… Пусть вертолёт поднимает… Быстрей в больницу… Кроссовки надо… Упрошу Краснова… Миленький Юрь Василия… никогда не забуду… Где эти кроссовки – суки? Может, возле костра уронил? Штой-то звенит? В ушах звенит?»

      Но звон повторился, и до Андрея дошло, что это тихо звонит колокольчик на донке. Тут же сработал рефлекс: надо подсечь. Он попробовал распрямиться. Живот резануло. Андрей согнулся, но поспешил в темноте по сырому песку на звук колокольчика. «Последний раз…» – подумал на бегу.

      Поддёрнул леску. В глубине рванулась рыба,