Кентерберийские рассказы. Джеффри Чосер

голову к ее ногам сложу».

      Сказавши так, он в руки взял зерцало

      И видит, что с лица вся краска спала,

      Что стал его неузнаваем лик.

      Тут помысел в уме его возник,

      Что если так сменилось естество

      От злой болезни, мучившей его,

      То он, назвав себя простолюдином,

      Ходить неузнан мог бы по Афинам

      И дамой тешить день за днем свой взор.

      Не медля, он переменил убор

      И, нарядившись скромным бедняком,

      С одним лишь сквайром, что уж был знаком

      С его делами всеми без изъятья,

      Одетым, как и он, в простое платье,

      Вошел в Афины по прямой дороге

      И, появившись в герцогском чертоге,

      Там предложил услуги у ворот

      По части всяческих ручных работ.

      Чтоб повесть вам моя не докучала,

      Скажу тотчас: попал он под начало

      К дворецкому Эмилии самой.

      Хитро пред тем узнал он стороной

      О каждом, кто служил любимой даме,

      К тому ж он был могуч и юн годами,

      Был костью крепок, преисполнен сил.

      Дрова рубил он, воду приносил,

      Все делал, словом, что ни повелят.

      Так прослужил он года два подряд

      И вот пажом приставлен был к палатам

      Эмилии, назвавшись Филостратом.

      Никто из всех людей такого чина

      Так не был чтим, и даже вполовину.

      Так был учтив Арситы разговор,

      Что весть о нем весь облетела двор:

      Все говорили, что по благостыне

      Тезей его повысить должен в чине

      И на такой его поставить путь,

      Где доблестями может он блеснуть.

      Так слава Филострата процвела,

      Хваля и речь его, и все дела,

      Что милостью его взыскал Тезей

      И сделал сквайром в горнице своей,

      Дав золота, чтоб жил он, процветая,

      К тому ж вассалы из родного края

      Из года в год несли ему добро.

      Но тратил он так скромно и хитро,

      Что не дивил людей его доход.

      Так прожил он в Афинах третий год

      Во дни войны, в годины мира тоже,

      Тезею ж был он всех других дороже.

      Его оставлю я в такой чести,

      Чтоб речь о Паламоне повести.

      В ужасной, мрачной башне заключен,

      Семь долгих лет страдает Паламон,

      Надежд лишенный, от любви больной.

      Кто злой кручиной отягчен двойной?

      То – Паламон: боль от любовных дум

      Ему едва не помутила ум;

      К тому ж он узник, под ярмом невзгод

      Стенящий век, а не один лишь год.

      О, кто бы спеть в стихах английских мог

      Про муки те? Не я, свидетель бог!

      Итак, рассказ я быстро поведу…

      Раз, в третье мая на седьмом году

      (Как говорят нам книги старых дней,

      Что этот сказ передают полней)

      Так учинил благоприятный рок

      (Что суждено, свершится в должный срок),

      Что Паламон, среди полночной тьмы,

      Друзьями вызволенный из тюрьмы,

      Из города бежал что было сил;

      Тюремщика же так он напоил,

      В вино, помимо