Корни. Роман-гипотеза. Илья Тамигин

октября Григорий Степанович Лукьянов встал с лежанки и с досадой потер ноги: как неживые, гром их разрази! И немеют, и болят, и мерзнут бесперечь… Как прикажете на таких передвигаться? Все остальное тело было здоровое, хотя ему (телу!) шел семьдесят пятый год.

      Жена Марья собрала завтрак. Жили они вдвоем, сыновья давно выросли и покинули родительский дом. Старший, Николай, служил в армии, уже дослужился до старшины. Младший служил мотористом на волжском пароходе. Оба навещали родителей редко, раз в несколько лет, и не знали, что отец – бывший офицер царской армии. Даже жена не знала, ибо женился бывший ротмистр в двадцать шестом, сменив имя, биографию и профессию. Скитаясь по Сибири после разгрома Колчака, встретил умирающего лесника, взял его документы. Поразмыслив, пришел к выводу, что лесником ему стать – в самый раз. Служба вольная, начальство далеко. Никто не заподозрил подмены. Так лесником и остался.

      – Вот, Маруся, – пожаловался Григорий, хлебая гречневую кашу с молоком, – Ноги отказывают, понимаешь! Раньше-то, бывало, по пятьдесят верст в день по тайге проходил – и ничего, а теперь едва двадцать… Слабнут, подлые, болят и сохнут. Что ж, на пенсию идти?

      – Гришенька! А сходи к бабке Комарихе, что рядом с Масловкой, – сердобольно посоветовала жена, – О ней хорошо говорят, от многих, значит, недугов помогает!

      Жили они в глухой деревушке на Васюгане, где ни врача, ни фельдшера отродясь не бывало. Можно, конечно, и в город сходить, в Омск (недалеко, восемьсот верст всего!), но лесник туда не ходил никогда. Опасался, вдруг кто-нибудь его узнает и в НКВД сдаст.

      – Масловка, говоришь? – переспросил он, прикидывая, где это, – Пожалуй, схожу… Вот, пусть только снег ляжет.

      Григорий Лукьянов знал тайгу, как собственную физиономию, ежедневно наблюдаемую в зеркале во время бритья. Брился же Григорий каждый день из принципа, ибо негоже ротмистру, хотя бы и бывшему, зарастать бородищей.

      Через две недели выпал снег. Лукьянов встал на лыжи и отправился на запад. Всего-то тыща верст! Шел налегке, только рюкзак с припасами да ружьё. Быстро дошел, за две недели. В Масловке, выяснив, как дойти до Комарихиного зимовья, приобрел самое ценное, в чем, по словам аборигенов, нуждалась бабка: самогонку. Целую четверть, да! Зачем мелочиться?

      – Хороший самогон, пшеничный, двойной перегонки! – заверила его тетка Марья, признанная мастерица жанра, вручая бутыль, оплетенную в лозу, – Не сумлевайся!

      – Да я и не сумлеваюсь!

      Лукьянов плеснул немного голубоватой жидкости на чистое блюдечко и поджег. Пламя было почти бесцветным, не чадило. Когда спирт выгорел, на поверхности осталось пятно, но не масляное, а шершавое: соли. Всё это подтверждало высокую степень очистки.

      – Годится! – заключил покупатель.

      Сосуд исчез в мешке.

      – Что, даже не попробуешь? – удивилась тётка.

      – Да что его пробовать… – пожал плечами Лукьянов, отправляясь в путь, – Самогон – он и есть