Вот я. Джонатан Сафран Фоер

чем профессор успел продолжить; «Они слишком сложны для человека ваших лет», Джейкоб отрапортовал:

      – Харольд Блум.

      Несмотря на неудовлетворительный балл и испытательный срок, Джейкоб был рад этому провалу – не потому, что в этом случае ему так уж важна была честность, а потому, что больше всего на свете он ненавидел, когда его уличали. В таких случаях он превращался в запуганного ребенка и любой ценой старался избегать подобного.

      – Новые телефоны запрашивают пароль, – сказал Джейкоб. – По-моему, они без него не работают.

      – Смешной способ ответить «нет».

      – А какой был вопрос?

      – Тебе ничего не надо мне сказать?

      – Да у меня всегда куча всего, о чем я хочу тебе сказать.

      – Я сказала не «хочешь», а «надо».

      Аргус застонал.

      – Не понимаю, что за разговор у нас, – отмахнулся Джейкоб. – А чем это так воняет?

      Столько дней совместной жизни. Столько всего пережито. Как же они умудрились провести минувшие шестнадцать лет, разучаясь понимать друг от друга? Каким образом постоянное присутствие превратилось в постепенное исчезновение?

      И вот, когда их старший ребенок на пороге взросления, а младший задает вопросы о смерти, они сидят на кухне и бьются над вопросами, которые вовсе не стоит обсуждать.

      Джулия, заметив пятнышко на блузке, принялась тереть его, хотя знала, что оно давнее и несводимое.

      – Догадываюсь, ты не забрал вещи из химчистки.

      Джулия терпеть не могла чувствовать себя, как в этот момент, и хуже могло быть только одно – разговаривать, как она в этот момент разговаривала. Голда Меир, вспоминал Ирв, сказала Анвару Садату: «Мы можем простить вам, что вы убиваете наших детей, но никогда не простим, что вы заставляете нас убивать ваших». Джулия ненавидела себя такую, какой Джейкоб вынуждал ее сейчас казаться, – надутой и стервозной, занудливой женой-пилой, Джулия предпочла бы удавиться, чем стать такой.

      – У меня плохая память, – сказал Джейкоб. – Прости.

      – У меня тоже плохая, но я не забываю о делах.

      – Ну прости, ладно?

      – Было бы легче простить без этого «ладно».

      – Ты так себя ведешь, будто я только и делаю, что все путаю и порчу.

      – Ну поправь меня, – сказала Джулия. – Что в этом доме ты сделал хорошего?

      – Ты серьезно?

      Аргус испустил долгий стон.

      Джейкоб повернулся к псу и выдал ему малую толику того, что не мог выдать Джулии:

      – Да уймись уже, блядь! – И добавил, не улавливая, что шутит над самим собой же: – Я никогда не повышаю голос.

      Джулия шутку уловила:

      – Так ли это, Аргус?

      – Не на тебя и детей.

      – Не повышать голос или не избивать меня и не тиранить детей не считается чем-то хорошим. Это норма поведения. Да и к тому же ты не повышаешь голос, потому что ты под каблуком.

      – Ничего я не под каблуком.

      – Да неужели?

      – Даже если я не повышаю голос поэтому, хотя не думаю, что поэтому, это все равно хорошо. Многие мужчины орут.

      – Завидую их женам.

      – Хотела бы, чтобы я был мудаком?

      – Хотела бы,