Вот я. Джонатан Сафран Фоер

внутреннем монологе, к которому никому – включая его самого – не было доступа, или в диалоге, запертом в ящике письменного стола. Но это был он.

      Он прошел четыре шага, так что линзы его очков оказались так же близко к глазам Джулии, как и к его собственным, и заорал:

      – Ты мне ненавистна!

      Несколькими минутами раньше она сказала Джейкобу, что самым печальным для нее было понять, что она совсем не опечалена. Тогда это было правдой, но теперь все изменилось. Сквозь призму слез она видела кухню: треснувший резиновый уплотнитель на кране, решетчатые окна, которые пока еще выглядели прилично, но рассыпались бы, если покрепче ухватиться за раму. Видела гостиную и столовую: по-прежнему прилично выглядят, но там уже два слоя краски поверх слоя грунтовки поверх полутора десятков лет медленного разрушения. И вот он: ее муж, но не партнер.

      Однажды Сэм, тогда третьеклассник, вернувшись из школы, взволнованно сообщил Джулии:

      – Если бы Земля была размером с яблоко, атмосфера была бы тоньше, чем яблочная кожура.

      – Что?

      – Если бы Земля была размером с яблоко, атмосфера была бы тоньше, чем его кожура.

      – Наверное, у меня не хватает ума понять, что в этом интересного. Можешь объяснить?

      – Посмотри вверх, – сказал Сэм. – Тонко? Как кажется?

      – Потолок?

      – Представь, что мы на улице.

      Панцирь был так тонок, но всегда казался надежным.

      На блошином рынке они как-то, десятками воскресений ранее, купили доску для дартса и повесили ее на дверь в конце коридора. Дети промахивались по мишени не реже, чем попадали, и каждый дротик, вынутый из двери, на кончике приносил немного краски из прежнего слоя. Джулия сняла доску, после того как Макс однажды вошел в комнату со словами «никто не виноват», а из его плеча капала кровь. Остался круг, нарисованный и окруженный сотнями дырочек.

      Она смотрела на свой панцирь-кухню и с печалью думала, что точно знает, какие трещины откроются под ним, если слегка поскрести в тонком месте.

      – Мам?

      Обернувшись, они увидели в дверях Бенджи, привалившегося к косяку с ростовыми отметками и шарящего руками по пижамным штанам в поисках карманов, которых там не было. Сколько он уже здесь стоит?

      – Мы с мамой просто…

      – Ты хотел сказать истинна?

      – Что, малыш?

      – Ты сказал ненавистна, а имел в виду истинна.

      – Вот, теперь можешь его поцеловать, – сказала Джулия Джейкобу, вытирая слезы и оставляя на их месте мыльную пену.

      Джейкоб опустился на колено и взял руки Бенджи в свои:

      – Приснилось плохое, дружок?

      – Я не против смерти, – сказал Бенджи.

      – Что?

      – Я не против смерти.

      – Ты не против?

      – Если только со мной умрут и все остальные, тогда я вообще не против смерти. Я только боюсь, что больше никто не умрет.

      – Тебе что-то приснилось?

      – Нет. Вы ругались.

      – Мы не ругались. Мы…

      – И я слышал, как разбилось стекло.

      – Мы