Разноцветье детства. Рассказы, сказки, очерки, новеллы. Геннадий Мурзин

на дедушкины колени. – Я плачу лишь с горя.

      Иван Васильевич заулыбался.

      – И часто?..

      – Плачу, что ли?

      Дед отрицательно мотает головой.

      – Нет. Часто к тебе горе приходит?

      – Не часто… В декабре в последний раз ревела?

      – Из-за чего?

      – Учителка двойку врубила.

      Дед, изумившись, спрашивает:

      – Заслужила, поди?

      – Ну, да! Скажешь тоже. Не знаешь, что я учусь на одни пятерки?

      – Все мы грешны.

      – Учителка – больше других. Несправедлива она!

      – Надо уметь, девочка моя, прощать. Иисус Христос, сама знаешь, через какие муки прошел.

      Девочка встряхнула головой и ее косички сначала взлетели вверх, а потом, пощекотав шею старика, улеглись вновь на ее спине.

      – Знаю. Его злые дяденьки распяли на кресте… А в ручки его гвозди заколотили.

      – Ну, вот… А Христос простил всех своих мучителей.

      Светланка опустила глаза.

      – Трудно… это… ну… прощать-то.

      Дед прищурился.

      – Кстати, ты мне не сказала, откуда ты эту славку взяла?

      – Песню-то, что ли?

      – Ее. Мне казалось, что…

      Девочка наклонилась к уху дедушки, рассмеявшись тихо-тихо, не выдавая секрета, совсем другое прошептала.

      – Уж, знаю, Анька, когда скажу ей, позеленеет от зависти. У нее-то нет дедушки, который песни пишет.

      – Ну, Светик, я ведь тоже… Только одну и написал… Случайно.

      – Не случайно, дедушка, – строго поправила Светланка, – а по воле Господа нашего.

      Иван Васильевич рассмеялся.

      – Твоими устами, моя любимица, глаголет истина.

      Девочка ничего не поняла из последних слов деда, но ей показалось, что он сказал что-то очень-очень хорошее, поэтому прижалась к дедушке, и на душе того, как и у внучки, стало светло-светло.

      …Жива Иванова славка, жива!.. И слава Богу!

      Всем по счастью

      1

      Мама думает, что ей всего ничего, – каких-то четыре года и семь месяцев. Она же, в отличие от мамы, считает себя сильно-сильно большой. Мама говорит ей: «Глупышка, ты моя». Она сердито насупливается и отворачивается, думая про себя: «И никакая не „глупышка“… Кто в детсаде везде первой, а?»

      Она лежит в постели, укутавшись почти с головой. Лишь из-под края одеяла светятся изумрудинки-глазёнки.

      – Дарья, – это мама из соседней комнаты, – помолиться не забыла?

      – Не забыла, мам, – отвечает девочка и весело прыскает в одеяло.

      – И молитву прочитала?

      – А как же, мам.

      – А крестик поцеловала?

      – Ну, да-да, мам.

      Так каждый вечер… Сколько себя Дарьюшка помнит. Девочке чуть-чуть даже смешно: мама ее, такую взрослую, принимает за ляльку какую-нибудь, сыплет вопросами, на которые заранее знает ответы. Девочка считает: все мамы такие – озабоченные. Слово «озабоченные» услышала от взрослых, гуляя во дворе, и оно ей понравилось, хотя вряд ли понимает его значение.

      Девочка таращится на слабо мерцающий