Разноцветье детства. Рассказы, сказки, очерки, новеллы. Геннадий Мурзин

делянке.

      – Просто так сжигают?

      – Да. Чтобы делянку не засорять.

      – А-а-а…

      – Так вот… Взяв за головку прислоненные к крыльцу деревянные салазки, вышел на деревенскую улицу. Дома стояли только по одной стороне и домов этих было не больше пятидесяти. На другой стороне улицы начинался очень глубокий и крутой

      овраг, в самом низу его стояли вековые ели. Любимое детское занятие в Рождество, а других не было, – скатываться на салазках вниз. Так, бывало, мчишься, что дух захватывает.

      – Круто! – Представив себе, восхищенно сказала девочка и тряхнула головой.

      – Но страшно, а поэтому и нравились нам спуски: лихачили, друг перед другом бойчились. Кому захочется показаться трусом?

      – Дедуль, знаешь… Я бы… ну… это…

      Олег Васильевич понял внучку. Улыбнувшись, заметил:

      – Вот визгу-то бы было.

      – Дедуль, я чуть-чуть только трусиха.

      Старик, притянув девочку, поцеловал:

      – Чуть-чуть – это Маришенька, не считается.

      – И я девочка…

      – Тем более…

      Маришка затормошила дедушку.

      – Что дальше-то было, а?

      – Стою, значит, на улице. Мороз цапает за нос, а мне ничего. Тут вижу: в мою сторону бежит дружок, одногодок Сережка, живущий за три дома от меня, и руками размахивает. Понятно: хочет присоседиться; у него-то нет салазок таких.

      – Фи! Пошел бы и купил.

      – Откуда деньги, голуба душа? У тогдашних колхозников сроду их не было.

      – Как это, дедуль? Кто работает, тот денежку получает.

      – Только не в колхозе… Работали за палочки, то есть за трудодни. Если в поле с утра до ночи, то бригадир начисляет полтрудодня; если на ферме, то целый трудодень, а то и полтора… Ладно, Мариш… Будет об этом… Вот… Санки-то небольшие… Вдвоем тесновато… Но ничего… Другу как отказать? Друг, значит, впереди, вплотную к головке салазок, а я за ним, за спиной Сережки. Из-за него впереди мне ничего не видно, поэтому рулит, то есть следит и направляет, Сережка. Один раз съехали, все нормально. Потом второй и третий раз. Весело нам. Хохочем.

      Маринка спрашивает:

      – Одни, что ли катались?

      – Нет… Были и другие мальчишки. Для того и рулевой нужен был, чтобы не налететь, не сбить кого-нибудь. Выбравшись в очередной раз из оврага, решил, что пора домой. Сережка стал упрашивать: давай, мол, еще раз спустимся. Разохотился. Сдался, потому что и самому не хотелось особо-то домой. И вот летим. Сережка, как обычно, широко расшеперил, держа на весу, свои ноги. Я также держу на весу ноги, чтобы они не мешали набору скорости при спуске, но параллельно салазкам. Хорошо, как никогда, мчимся. И тут вдруг обе мои ноги со всего маху ударяются во что-то. В глазах – синенькие, зелененькие круги, туман. И страшная боль. Оказалось: Сережка прошляпил, не отворотил в сторону, и мы ударились в преогромный ствол ели. Сережке-то ничего: легким испугом отделался…

      – А ты, дедуль?..

      – Мне не повезло, голуба душа.

      – Как это? Ты же сзади сидел.

      – То-то