Молодость Мазепы. Михайло Старицький

– князи, граби или бароны; за ними – шляхта, дворяне и войско; за теми – горожане, мещане, а за последними уже поспольство. Выходит, что герцог, король либо кесарь поддерживается всеми и сам всех осеняет… Такая лестница составляет крепость и силу державы; такая лестница устроена и в чинах нашей церкви – митрополит, епископы, протопопы, попы, протодиаконы, дьяконы, дьячки, пономари, звонари… Такая лестница и на небе: архистратиг, херувимы, серафимы, архангелы, ангелы…

      – Воистину так, аминь, – произнес восторженно Сыч.

      – Искусно, хитро, – улыбнулся, прищурив глаза, Самойлович.

      – Постой, друже, не перебивай, – остановил Самойловича жестом Сирко, – дай ему договорить до конца. Признаюсь, что первый раз слышу такие речи, – все от них колесом пошло.

      – Так я вот и утверждаю, – продолжал уже авторитетно Мазепа, – что во всем свете такое только «забудування» и есть, – ergo, коли мы хотим быть сильными, то не должны пренебрегать тем, на чем свет стоит; во взаимном подчинении и страхе – есть сила, а в вольной воле всякого есть бессилие… Если мы отдаемся под протекцию кому бы то ни было, то, не взирая ни на договоры, ни на присяги, – ни одна держава не станет терпеть наших вольностей… расчета нет: всякому царству не только охота, но и потреба – не давать нам больше вольностей, чем заведено у него самого, и оно «мае рацию»: никто не потерпит status in stato, – в одой хате двух господарей. Блаженной памяти славный наш гетьман Богдан дал тоже маху, оттого-то после него заверюха не утихает и не утихнет, а край веселый превращается в руину.

      – Бей тебя сила Божья, коли не правда, – вскрикнул Сирко, привставая порывисто, – только как же ты сделаешь, чтобы и козы были сыты, и сено цело?

      – А что же, преславный батьку, – улыбнулся Мазепа, – я своим глупым разумом полагаю, что коли мы хотим сохранить свои вольности, то нужно зажить в своей хате, своим господарством, а чтоб от врагов отбиться, так нужно нам силы набраться, а чтоб силы набраться прочной, да нерушимой, так нужно поступиться вольностями…

      – Фу ты, как говорит… и добре, и за хвост не поймаешь, – восторгался Сирко. – Уж это именно, что Господь тебя спас для какого-либо великого дела; вот и Петро со мной «балакав» тоже про это: на чьем, мол, возе едешь, того и песню пой, а коли хочешь свою затянуть, так смастери и свой воз. Вот и ты, как в око…

      В горячей беседе Сыч и не заметил, как внучка его принесла всю провизию и, постеливши скатерть тут же на гладкой муравке, уставила ее пляшками, сулеями, кубками, мисками, паляныцами, огромным окороком, сухими барашками, не заметил и того, что туча уже надвинулась темной синеющей стеной, что передовые крылья ее уже волновались над их головами и проснувшийся ветер подымал вдали пыль. Возбужденный рассказом своего названного сына Ивана, он стоял теперь перед ним, не сводя со своего любимчика загоревшихся глаз, дрожа от волнения; ветер трепал его серебристую чуприну, закидывал усы во все стороны. Галина тоже остановилась в изумлении с миской пирогов, любуясь разгоревшимся от возбуждения, сверкающим обаятельной