Молодость Мазепы. Михайло Старицький

– поживи здесь, поправься… нам ведь тоже за тобой… – крякнул он как-то загадочно и замолчал.

      – Нет, пора, – вздохнул грустно Мазепа, – и то уж вылежался и «одпасся» на вашей ласке, пора и честь знать… да час и поискать, куда бы примкнуть себя.

      – Торопиться-то нечего… Еще и не оправился как след… А мы тем часом осмотримся и выберем, куда тебя пристроить; людей-то теперь везде нужно, а с такими головами, как твоя, и подавно… И Сичь, и Дорошенко тебя с радостью примут, а к собаке Бруховецкому, надеюсь, ты не пойдешь.

      В это время подбежала к ним раскрасневшаяся и сияющая радостью Галина и остановилась на пригорке, стройная, легкая, как степная серна.

      – А что, диду, наловили рыбы? – заговорила она, запыхавшись и вздрагивая упругой, нежно обозначавшейся под белой сорочкой едва развившейся грудью; сиявшие счастьем глазки остановила она впрочем не на деде, а на стоявшем справа молодом красавце.

      – Наловили, наловили, моя «нагидочко», – отозвался из тростников дед, плескаясь в воде, – вот посмотри, какие окуни да лини, только это все я, а твой «догляженець» ничего не поймал… кроме комаров да мошки.

      – Гай, гай! Как же это? – засмеялась Галина, – а я-то больше всего на нашего пана Ивана надеялась…

      – А ты на панов не надейся, казачка моя любая. Хе! Что пан, то обман, – засмеялся добродушно Сыч, выбираясь на берег с кошиком, в котором трепеталась серебристая и золотая рыба.

      – А правду ли говорит дид? – спросила, зардевшись, у Мазепы Галина.

      – А ты, сестричка, за что меня величаешь паном? – ответил на это со счастливой улыбкой Мазепа.

      – Разве можно тебя к кому-либо приравнять? По всему пан…

      – Хе, хе! – мотнул головой Сыч, – это она правильно.

      –Спасибо тебе, горличка, – бросил огненным взглядом на Галину Мазепа, – а все же лучше зови меня просто Иваном.

      – Как? Только Иваном?

      – А только… Ну, прибавь к Ивану, коли хочешь, любый, либо коханый, либо сердце.

      – Хе, хе! Ач, чего захотел, – замотал добродушно головой дед.

      Галина взглянула быстро на Ивана и, вспыхнувши полымем, стала в смущеньи кусать свои кораллы.

      – А ты не «потурай» этому другу, – промолвил, продвигаясь тяжело вперед, дед. – Ведь хочет бросать нас… надоели, мол, – начал, было, он, но заметивши, что Галина при этом известии побледнела, как полотно, и растерянно, с детским ужасом остановила глаза на Мазепе, обратил все сейчас же в шутку. – Только мы эти все его панские «вытребенькы» по боку, – понимаешь, не пустим, да и квит, таки просто вот, по-казачьему «звычаю», ворота запрем… и не пустим… так-то, Галиночко моя, утеха моя, беги, да приготовь нам добрую вечерю, чтоб не голодал дорогой гость.

      – Я приготовила его любимое… – словно поперхнулась вздохом Галина, ожившая несколько от слов деда, – «лемишчани» пироги… а вот с рыбы «юшку» сейчас приготовит бабуся.

      – Нет, знаешь что, – остановил ее весело дед, – тащи-ка сюда казанок, да всяких кореньев… Картофельки, укропу, «цыбулю» и перцу, побольше перцу… так мы сами здесь