Заклание. Семён Колосов

заказываешь цезарь. Представь, я долго думал, что последний носит своё имя в честь диктатора, почти такая же ошибка, которая обычно происходит и с mille-feuille.

      Я помню, ты тогда спросила, какой из всех видов искусства мой любимый. Я, не задумываясь, ответил, что кинематограф. И мы с тобою принялись беседовать о нём. Мы обсуждали фильмы. Что может быть прекрасней, чем разговоры об искусстве? Ни тебе проблем, ни обсуждения политики, религии, устройства мира. Мы были ведь тогда ещё юны и обсуждали вымыслы, фантазии и формы, нам больше нравился мир красок, творчества, иллюзий, да мы и сами тогда существовали в иллюзорном мире, в том мире, где мечты важнее настоящего и фактов.

      Ты знаешь, у меня сейчас такое ощущения, что я гляжу на все события тех дней со стороны, как будто через зеркало Гезелла, вот только его плоскость несколько сдала, она отображает прошлое в неверных красках. Любое из кафе тех дней – о боже, сколько времени с тех пор прошло – мне видится через глаза импрессионистов, от этого в них есть какая-то социальная патология, вот только в чём дефектность, так никто не удосужился у них узнать. И это особливо видно, коли ты взираешь на кафе через криптомнезическую форму глазами Ван Гога или Сезанна.

      – А что это у тебя? – я показываю в район грудины.

      – Это амулет, из бирюзы.

      – Ацтекский камень. И если я не ошибаюсь, то у них он назывался «кальчихюитль». Они считали, будто это окаменевшие слёзы богини неба. Вот только я не знаю насколько это правда.

      Ты, поражённая, взираешь на меня.

      – Откуда ты это знаешь?

      – Где-то прочёл, – я правда не знал, откуда это помнил. Я хотел тогда ещё добавить, что у персов считалось будто бирюза – это кости людей умерших от несчастной любви, но не успел.

      За соседним столиком приятным жёлтым светом вспыхивает абажур настольного светильника.

      – Ты всё-таки пришёл.

      – Не мог себе отказать.

      – В чём?

      – Спрашиваешь. В любопытстве.

      – Я думала, ты не захочешь меня видеть.

      – Почему?

      – Не знаю, мне откуда знать? Разве нужна причина? – она говорит раздражённо, грубо.

      – Для того чтобы видеть человека – да. Для того чтобы не видеть, не нужна.

      – Как всегда, эти твои изречения…

      Она переминает в руках салфетку.

      – Раньше они тебе нравились, – он отвечает спокойно.

      Она смотрит на него. Долго.

      – Как твои дела? – спрашивает она, не глядя на него.

      – Хорошо. Но ты ведь позвала меня не за этим.

      – Нет.

      – А ты изменилась, – замечает он.

      И почему он говорит с ней так холодно?

      – Ты тоже.

      – Все люди меняются. Глупо надеяться, что человек останется неизменным на всю жизнь. В конце концов, с годами мы умнеем.

      – Да, да…

      – Ты так не считаешь?

      – Не в этом дело.

      – А в чём?

      – Дело не в том, что кто-то стал умнее или глупее.