Лея Салье. Алексей Небоходов

– не о завтраке, не о насыщении, а о власти, о тонкой грани между дозволенным и запрещённым. Ещё одна секунда ожидания, ещё одно молчаливое одобрение, ещё один приказ без слов, которому она подчинилась, потому что иначе было невозможно.

      Лена сидела неподвижно, чувствуя, как дрожь мелкими толчками прокатывается по телу, будто от переохлаждения. В комнате было тепло, но внутри неё разрастался ледяной сгусток, тяжёлый, неподъёмный. Она знала, что секунды до ответа растягиваются болезненно долго, и всё же не могла заставить себя заговорить.

      Её губы разомкнулись, но не произнесли ни звука. Воздух в горле застрял, как плотный ком, не позволяя сказать ни «да», ни «нет».

      Леонид наблюдал за ней, лениво, с лёгкой тенью удовлетворения в глазах, как человек, который растягивает удовольствие, смакуя процесс. Он медленно поставил вилку на край тарелки, провёл пальцами по подбородку, будто изучая её черты, а затем без предупреждения плюнул ей в лицо.

      Горячая влага ударила в кожу, скатилась по щеке. Лена замерла, но внутри всё сжалось, скрутилось в тугой, невыносимый узел. Всё её существо рвалось стереть это с лица, но она не подняла руки. Она не дрогнула.

      – Вот и хорошо, – сказал он с ленивой улыбкой, откидываясь назад, наблюдая, как она сидит с этой невидимой меткой унижения.

      Лена чувствовала, как её пальцы сжались в кулаки, ногти больно врезались в ладони, но она не выдала себя. Если он хотел реакции, он не получит её.

      Только вот Леонид, казалось, и не рассчитывал на немедленный эффект. Он терпеливо ждал, лениво склонив голову, будто наблюдал за редким зверем, которого приручает.

      Она могла бы закрыть глаза, могла бы спрятаться в себя, но внезапно его рука дёрнула её за подбородок, заставляя смотреть в глаза.

      – Ты уже почти привыкла, но мне кажется, что ты ещё не до конца поняла.

      Его пальцы крепко сжимали её челюсть, подушечки больно впивались в кожу, заставляя открыть рот. Он ввёл в него два пальца, глубже, чем нужно, глубже, чем она могла выдержать.

      Лена едва удержалась от рвотного рефлекса, горло судорожно сжалось. Она хотела отстраниться, но он держал её крепко.

      – Дыши, – спокойно сказал он.

      Она дышала.

      Глаза её наполнились слезами, они сами проступили, размывая мир перед ней, но она не застонала, не вздрогнула. Леонид смотрел внимательно, медленно двигал пальцами, как будто проверяя, сломается ли она сейчас или чуть позже. Затем он так же медленно вынул их, смачно вытер о её щёку и улыбнулся.

      – Вот теперь ты начинаешь понимать.

      Она не понимала. Не хотела понимать.

      Лена сидела неподвижно, чувствуя, как кожа горела от унижения, а внутри всё сжималось, становилось меньше, меньше, меньше. Заплакать она не могла. Если слёзы покатятся, это станет признанием её полного поражения, тем знаком, которого он, возможно, ждал. Он продолжал смотреть, терпеливо, без видимого любопытства, будто её выбор – молчать или плакать – был для него лишь предсказуемым шагом в неизбежном процессе.

      Она моргнула, задержала дыхание, но руки остались неподвижны. Прикоснуться к лицу, стереть следы его власти – это значило бы признать их. Её неподвижность была актом безмолвного сопротивления,