Лея Салье. Алексей Небоходов

сжалась от ужаса.

      Она чувствовала, как взгляд Леонида скользнул по ней, лениво, оценивающе, но сам он даже не шевельнулся.

      Леонид ничего не говорил. Он ждал.

      Она поняла это, когда пальцы сами коснулись лифчика. Руки продолжали двигаться, совершая механические, нереальные движения. В голове было пусто, там не осталось мыслей, только звон, глухой, нарастающий.

      Лифчик упал, а затем кружевные трусики.

      Они медленно сползли вниз, став ещё одним символом её безысходности, растворяясь в тени, словно ненужные, забытые вещи. Воздух в комнате загустел, пропитавшись ожиданием, словно сама тишина наблюдала за ней. Ни один голос не прорезал эту пустоту – только слабый шелест ткани по полу. Было слишком тихо, болезненно тихо, и в этом молчании скрывалось что—то чудовищное.

      Только негромкий стук приборов о тарелки, чей—то медленный вдох, лёгкий скрип стула. Кто—то положил нож на край тарелки, а кто—то продолжил неторопливо резать мясо.

      Никто не смотрел прямо, но она чувствовала – её разглядывали.

      Леонид поднял бокал, сделал медленный, размеренный глоток, будто наслаждался вином, будто не видел, что она стоит перед ними, голая, замершая, выжатая изнутри.

      Он медленно поставил бокал обратно на стол, словно смакуя последние мгновения перед неизбежным. Его движение было спокойным, выверенным, почти небрежным. Затем он кивнул, давая знак, не требующий пояснений.

      – Освободи стол.

      Лена моргнула, её взгляд метался, но смысл сказанного не сразу дошёл до сознания. Освободить? Что? Её разум, оцепеневший от страха, цеплялся за абсурдность этого приказа. Стол?

      Пальцы дёрнулись, но подчинились. Она шагнула ближе, отодвигая тарелки, осторожно, почти ласково, как если бы боялась потревожить сервировку.

      Гулкий звук стекла, столкнувшегося с холодным мрамором, прорезал тишину, словно невидимый удар. Он отозвался эхом, растёкся по комнате, заполнив её напряжённым ожиданием. Лена чувствовала, как всё вокруг будто застыло, замедлившись, словно время подчинилось чужой воле.

      Каждое движение давалось с трудом. Она передвигала бокалы осторожно, будто оттягивая неизбежное, и в то же время понимая – отсрочка невозможна. Пальцы дрожали, дыхание сбивалось, горло сжималось от страха, который сковывал тело, делая его чужим.

      – Ляг.

      Слово прозвучало буднично, но именно эта будничность пугала сильнее всего. Лена медленно, механически, подчинилась, опускаясь на ледяную поверхность, чувствуя, как холод стекла пронзает её кожу, лишая последнего остатка тепла.

      Леонид лениво повёл рукой, привлекая внимание слуги, и с лёгкой усмешкой произнёс:

      – Подавайте на неё.

      Слуга не удивился, не изменился в лице – он просто кивнул, словно принял приказ, который уже не требовал пояснений.

      Лена почувствовала движение. Сначала это был всего лишь лёгкий шорох ткани, скольжение фарфора по мрамору стола. А потом – вес.

      Горячая тарелка с мясом коснулась её живота. Жар от блюда пробежался по коже, прожигая её тонким, глухим, ноющим теплом. Ещё одна