Лея Салье. Алексей Небоходов

без игры в пристойность.

      – Красивые у тебя трусики, – произнёс он с лёгким нажимом на последнее слово, словно пробуя его на вкус, словно смакуя момент, зная, как оно прозвучит, как отзовётся в её сознании, как отпечатается на коже.

      Лена не сразу осознала, что он сказал, не сразу позволила себе поверить, что эти слова действительно прозвучали, потому что даже среди всех вариантов, которые она перебирала в голове, ожидая, что в этом доме может случиться что угодно, это оказалось чем—то иным, чем—то настолько хищным в своей обыденности, что её тело мгновенно отреагировало, будто на удар, сжимая мышцы, загоняя кровь в виски, лишая возможность сделать хоть одно лишнее движение.

      Она чувствовала его взгляд, чувствовала, как он не торопится отвести глаза, как он не боится, не скрывается, не делает вид, что сказал это случайно, напротив, он смакует её реакцию, медленно, выжидая, давая ей время, позволяя прожить этот момент с полной осознанностью, не отрываясь от неё даже тогда, когда подносит вилку ко рту, как ни в чём не бывало, будто продолжая разговор о чём—то обыденном.

      – Белые, – добавляет он чуть тише, чуть мягче, словно просто замечает деталь, словно не говорит ничего особенного, и эта будничность, эта подчеркнутая лёгкость, от которой некуда деться, делает ситуацию ещё более удушающей.

      Лена не двигалась, чувствуя, как в груди поднимается медленная, глухая волна то ли отвращения, то ли паники, но она не дала ей прорваться, не дала ни малейшей возможности выдать себя, зная, что это и есть та игра, в которую он втягивает её, тот момент, который он ждал, тот эпизод, в котором он уже контролирует всё, даже её дыхание.

      Леонид действительно ждал. Он наклонил голову, продолжая разглядывать её так, как смотрят не на человека, а на объект, на красивую вещь, которая оказалась в нужное время в нужном месте, в ситуации, где протест становится чем—то ненужным, чем—то бесполезным, чем—то, что даже не требует подавления, потому что не имеет никакого смысла.

      Лена сглотнула, но он заметил это, и уголки его губ дрогнули в короткой усмешке, такой же спокойной, как и всё остальное.

      – А тебе идёт этот цвет, – произнёс он уже тише, чуть откинувшись назад, позволяя словам заскользить по воздуху, растворяясь в напряжённой тишине комнаты, оседая в пространстве так, чтобы никуда не исчезнуть, чтобы остаться, застрять внутри, в голове, в теле, в коже.

      Она не ответила, потому что не знала, как можно ответить на это, не знала, что именно он хочет услышать, да и был ли в этом вопрос, было ли в этом что—то, на что нужно реагировать.

      Её пальцы сжались на коленях, но она знала, что он видит это, что он замечает каждую мелочь, каждое движение, даже самое незаметное. Даже то, что ещё не родилось в её теле, но уже готово было выдать её.

      Леонид улыбался и ждал.

      Он откинулся на спинку стула, легко проведя ладонью по скатерти, будто стирая невидимую крошку, хотя стол оставался безупречно чистым, как и всё вокруг него, и в этом движении было что—то механическое, даже выверенное,