Пищевая цепь. Адам Евсеев

руку в штаны, долго и с упоением чешется. Прерывается. Чтобы поковыряться мизинцем в ухе.

      – В таком случае, неплохо бы иногда демонстрировать свои достоинства на деле.

      – На деле?

      Внезапно его лицо светлеет. Я отворачиваюсь, в ожидании порции искрометного юмора на тему демонстрации достоинств.

      – На деле, точно. Пожрать надо. Пойдем поедим!

      Он что, приглашает меня на обед?

      – Давай. Расслабимся, перекусим спокойно. – повторяет он.

      Идея удивительно хороша. Не помню, когда я последний раз принимала пищу не в одиночестве. Он в очередной раз потягивается, раскидывает во все стороны сухие, мускулистые руки и несколько симметричных кубиков пресса смотрят на меня из под некстати задравшейся футболки.

      – Ну же, пойдем.

      – А отчет? – голос звучит совсем не так сурово, как хочется.

      А нижняя половина тела становится ватной.

      – После обеда, мамочка, обещаю.

      Десятью минутами позже мы сидим за небольшим столиком в просторном, дорого обставленном помещении с высокими потолками. Это ресторан. Ур-сакх запрещено его посещать, он предназначен в основном для наемников, поэтому зал никогда не заполняется даже на половину, а сейчас и вовсе пустует. Порой здесь без какого-либо повода случаются разнузданные вечеринки, иногда они переходят в оргии. Неплохо было бы бывать здесь почаще, но обычно местные обитатели, включая меня, предпочитают есть и тем более пить в одиночестве.

      – Знаешь, что мне здесь не нравится? – спрашивает Мерат.

      – Ты имеешь ввиду ресторан?

      – Да, в том числе. Но я сейчас говорю в целом. Что меня не устраивает в нашей работе, ты знаешь?

      Его голос звучит, словно мы коротаем время за чашечкой кофе в офисе корпорации, что занималась бы продажей какого-нибудь высокотехнологичного дерьма, перемываем косточки боссу-извращенцу или фантазируем на тему квартальных премий.

      – Ума не приложу.

      – Ну! Говорю тебе, Марьям, здесь не все так идеально.

      – Удиви же меня. – говорю и отворачиваюсь.

      – Дело вот в чем. Изобилие стало для нас обыденностью. Мы разучились ценить маленькое бытовое волшебство. Дрыхнем до обеда, зарабатываем столько, сколько… Черт, да я понятия не имею, сколько зарабатываю. Я ношу кроссовки, посмотри на них, – он выставляет ногу в проход и тыкает пальцем в свою уродливую, безвкусную обувь. – Это лимитированная партия, таких всего 10 или 20 штук. Каждый раз, когда слышишь лидера всех мировых чартов этой недели, знай: я ношу буквально, слушай меня, Марьям, в прямом смысле именно то, что было у этого парня на ногах! Представляешь, сколько они стоили? Да я слона мог купить, настоящего живого слона! Но это еще не самое страшное. У меня из ушей уже лезет икра, хамон и лангусты. Это ужасно. Так быть не должно. С этим надо бороться!

      Наклонившись над столешницей, он приближает свое лицо и медленно произносит:

      – Сегодня я начну со всем этим бороться. Я буду жрать дерьмо, Марьям. Прямо сейчас. Прямо на твоих глазах. И тебе