Поздно. Темно. Далеко. Гарри Гордон

и вышел.

      Было не жарко, ветерок перепутывал кроны, в синих аллеях улиц вспыхивали и гасли белые и оранжевые пуговицы прохожих. На Софиевской он догнал Морозова с коляской.

      – Ты знаешь, Костик, – сообщил Морозов, – Кока в Одессе.

      – Да… знаю, – осторожно ответил Плющ.

      – Странно, – задумчиво сказал Морозов, – ко мне не зашел.

      – Зайдет еще, – обнадежил Плющ.

      – Вряд ли, он в четверг уезжает. Последняя дурка, – оживился Морозов, – Шуревич завязал.

      – Ну и что? – удивился Плющ, не увидев в этом никакой дурки.

      – Слушай дальше, – продолжал Морозов, – проезжаю мимо окна и вижу: сидит Шуревич перед зеркалом, пьет из бутылки кефир, и после каждого глотка мацает свой бицепс. А?!

      – Слушай, Морозов, – отсмеявшись, спросил Плющ, – ты не помнишь случайно адрес Розы, Карликовой сестры. С тех пор как они переехали, я был там только один раз.

      Морозов закатил глаза:

      – Значит так: Юго-Западный массив, улица Новоселов, угол Варненской.

      – А, спасибо, я там найду. Теперь, с твоего разрешения, я тебя обгоню.

      – Обгоняй, обгоняй, – усмехнулся Морозов.

      7

      «Что-то пошло не в ту степь», – маялся Эдик. Роман комкался, романом никак не становился, желаемой полифонией не пахло. Выпер острый сюжет, любопытный сам по себе, но все это сильно смахивало на приключенческую повесть. Все-таки без опыта не справиться, читай не читай, разбирайся сколько угодно, – материал гнется, ломается, звякают какие-то словечки, многозначительные пейзажи, точные сами по себе, изобличают дилетанта. Есть герои, характеры, опять же по-дилетантски, как живые, фотографические, или наоборот – лезет, зараза, какая-то символика, как в плохом кино. Слова, говорю, нет, а есть словечки.

      Этот одесский жаргон, будь он проклят, вызывает смех там, где не надо. Бабелевщины, слава Богу, нет, но нет и Эдика. Нет самого главного, ради чего все и затевалось. Правда правдой, ни плохих ни хороших, но эта объективность и мешает, нет ощущения единственности, уникальности, смертельности, что ли, бытия.

      Пришел Измаил.

      – Ну что, работаешь? – спросил он, закуривая.

      – Работаю, – сердито ответил Эдик, – как бенгальский тигр, а толку…

      – А ты думал…

      – Я и сейчас думаю, – вызывающе ответил Эдик, – так редко заходишь, не мог на бутылку накопить?

      – Ты же работаешь, – засмеялся Измаил. – Знаешь, чего я пришел? Сегодня же у Карлика день рождения.

      – Правильно, – подумав, согласился Эдик, – двенадцатое июля. Как я забыл…

      – Я и сам забыл, – успокоил Изя, – Розка позвонила.

      – Тем более… Лена, – крикнул он в комнату, – где у нас вчерашний глинтвейн?

      – Там где-то, в майонезной баночке, – недовольно откликнулась Лена.

      – Да подожди, – усаживал Измаил, – часам к шести пойдем туда, к маме, они что-то готовят. Я ж специально за тобой зашел.

      – Так еще