Томление духа. Николай Старинщиков

ты и гусь! – ругался Ножовкин, просыпаясь под вечер. – Второй день на исходе, а ты всё в кровати!»

      Шел десятый час, но было еще светло. Матери дома не было. Ножовкин вышел на крыльцо и закурил, четко соображая, что надо бы бросить это занятие – ведь до этого он не курил.

      Он бросил сигарету возле крыльца, не докурив.

      Мать бродила по огороду, потом подошла к крыльцу:

      – Смотрела, куда нам сарайку поставить. Может, там? – Она указала рукой в сторону забора. – Или, может, вот тут.

      Она развела руки, глядя в землю.

      – Я бы к дому пристроил, – решил Ножовкин. – Вышел на крыльцо – и вот он, сарай.

      Мать обрадовалась:

      – Правильно! Почему я в огороде-то хотела. Это меня Прибавкин с ума свел. Орет: «Давай переносить, пока зима не застала!»

      Ножовкин стал прикидывать. Здесь вот можно под крышу подвести, вплотную к дому. Слеги продлить к воротам – и получится дворик. Или хотя бы навес…

      – Опять тебе тяжести таскать, – вздыхала мать.

      По тропинке от своего крыльца подошел Прибавкин – с самокруткой в зубах.

      – Поставил хлеб печь, – сказал. – Баня готова. Иди, пока жарко…

      Мать вновь развела руками:

      – Вот, Николай Иванович, думаем, где нам сарайку поставить. Может, вот здесь?

      Она взглянула на него в ожидании ответа, а тот улыбался.

      – Ты хоть не против будешь, – продолжала мать.

      – Вы хозяева – вам и решать, – ответил тот. – Я хотел вам предложить это же место, но вы опередили.

      Втроем они стояли и обсуждали предстоящий ремонт, переброску сарая. Осматривали площадку под возведение. Говорили, что дело это не займет больше двух дней, что это даст даже экономию, поскольку надо построить всего три стены, и что погода еще постоит хоть немного.

      – Должна, но бывает, что не обязана, – сомневался Ножовкин.

      – Не должно так рано снегу ложиться.

      – Бетон бы залить…

      Ножовкин подался в дом собирать белье. Мать принесла из кладовой березовый веник и зеленый пластмассовый тазик.

      Около бани его встретил Прибавкин. Баня вдоль стен оказалась привалена сучьями вперемешку с истлевшими досками.

      – Из стайки переделал, – хвалился Прибавкин. – Здесь же вообще ничего не было, а мыться надо. Сам-то я в двухэтажке жил. – Он показал рукой через дорогу. – Там у меня квартира, но с женой не живем…

      Он приоткрыл банную дверь, оттуда валил пар.

      – Вот здесь выключатель, если темно будет. Иди, мойся…

      Ножовкин вошел в предбанник. Виднелись свежие пропилы, протёсы. Доски – одно гнильё, пол сырой. Под потолком, касаясь головы, горела лампочка без абажура.

      Ножовкин стал раздеваться, стараясь не задевать головой лампочку.

      В бане, напротив двери, оказался полок. Всё верно. Так и должно быть. Печка, водяной бак и отсек для камней.

      Ножовкин взял ковш, зачерпнул кипятка и плеснул на каменку. Привычно обдало паром, но пар как-то быстро рассеялся, словно его и не было. Распарив веник, Ножовкин слегка похлестал себя, вымылся, вышел в предбанник и здесь присел, глядя в половые