Рассветы Иторы. Роман Корнеев

пеной по всей морде лошадёнку, в хозяйском доме верещал женский голос. Остальные же перемазанные отчего-то в грязи хуторяне сгрудились у колодца, ощетинившись кто чем. Последнее обстоятельство, пожалуй, брата Мариона немного бы напугало, гляди они при этом в его сторону, но деревенщина вся как один стояла к ним спиной, так что об одном можно было не беспокоиться – это не инквизитор с сестрой-охотницей стали причиной столь агрессивного поведения хуторских.

      Принайтовывая узду своей лошадки к жердине, брат Марион успел осмотреть остальные детали видимого глазу деревенского несчастья – хутор с последнего визита преобразился не в лучшую сторону, позакопчённее стали стены, некогда единственное на весь хутор стеклянное окно теперь было наполовину заделано гнилым шпоном, крыши из промазанной глиною хвои тоже знавали лучшие времена, а уж грязищи по весне было вокруг колодца намешано… Да куда?!

      Сестра-охотница уж вовсю спешила к хуторским, на ходу доставая из-под подола нечто ярко и зло блеснувшее, только комья сырой щепы из-под каблуков летели. Ну что ж за такое, брат Марион, тяжко охая, не справился с пустой задачей мешком перевалиться через жердину, пришлось, теряя всякое инквизиторское достоинство, вставать на карачки и лезть так.

      А ну-ка ходу!

      Насилу поравнявшись с проворной монашкой уже в воротах внутреннего частокола – ну, как, «воротах», тоже две жердины крест-накрест – брат Марион решительно схватил сестру-охотницу за локоть и, в изнеможении останавливаясь, засипел ей на ухо:

      – Какого Додта ты творишь?

      Но та резво вырвалась да припустила дальше.

      Ну, прекрасно. Сотрудничество, взаимопомощь, всё как учили старшие братья и сёстры обоих орденов, толкуя о совместной работе в поле да в лесу.

      Что же так всполошило деревенщину, и самое главное – аж целую сестру Ханну-Матрисию заинтересовало? Обыкновенно, местный быт был крайне нуден и в целом невесел.

      И только он так подумал, жахнуло.

      Хорошо так, с оттяжкой, на бегу развернув брата Мариона ногами вперёд и с размаху приземлив его в самую жижу.

      Охая и отплёвываясь, осоловелый брат тяжко заворочал шеей, пытаясь понять, что тут приключилось и где сестра Ханна-Матрисия. А вот и она, с задранным на голову подрясником, самым срамным образом выставив на всеобщее обозрение перепачканные в глине шерстяные чулки и всё положенное исподнее. Итора-мать, только и успел пробормотать, отворачиваясь, инквизитор. Теперь понятно. Не в смысле, что там они носят окромя подрясника, точнее не носят, понятно, чего это она так спешила не упустить.

      Напялив слетевшую в падении скуфью и выхватывая заветное кадило, брат Марион привычным движением чиркнул кремнём в основании, лишь бы фитиль не подвёл, но нет, тут же потянуло знакомым сладковатым амбре. Боевым болом кадило завыло-зарокотало, раскручиваясь над головой охранным кругом.

      Врух-врух-врух. Изыди, гнилой бог, да трепещи, его пропащий прислужник, се грядёт святая инквизиция, во имя Иторы Всеблагой!

      Оскальзываясь