Приют для бездомных кактусов. Сухбат Афлатуни

список еще входит? – Журналист поискал глазами Петрова. Тот стоял, прислонясь к подоконнику.

      – Классика, – отвечал Денисыч. – Русские напевы. Золотые коллекции.

      Журналист поблагодарил и собрался уходить.

      – Подождите… Петров, сними портрет Модеста Петровича Мусоргского и преподнеси его нашему гостю.

      – А почему я? – отозвался Петров. – Пусть Два-члена снимает, он выше.

      Пацаны зашумели. Денисыч несколько раз ударил по клавишам.

      – Петров, тебе не хватило сегодняшнего?

      – Зачем, не нужно, – говорил журналист, слегка наклонясь к Денисычу.

      – Вы не понимаете… Великий русский композитор, автор «Бориса Годунова»… Петров, другой стул возьми, этот поломанный!

      – А кто из них – этот… ну… Му… – Петров застыл со стулом.

      – Ну вот, он даже не помнит! Автора «Бориса Годунова», члена «Могучей кучки»… – развел руками Денисыч. – Этот!

      Ткнул пальцем в Чайковского.

      Журналист стал разглядывать пианино.

      Петров встал на стул, до портрета было еще далеко.

      – Может, я его шваброй собью?

      – Я тебе собью!.. Митяев!

      Митяй, попрыгав на стуле, ухватился за портрет и вместе с ним полетел на пол.

      – Не сильно?.. – Денисыч забрал у поднимавшегося Митяя портрет, подышал на стекло и протер краешком портьеры. Сыграл одним пальцем туш. Контингент похлопал, кроме Митяя, потиравшего ушибленный бок.

      Журналист повертел портрет в руках и решил забыть его перед уходом в воспитательской. Быстро поблагодарил и повернулся к двери.

      – А теперь – наш музыкальный подарок… Цой!

      К инструменту вышел смуглый паренек, казавшийся младше остальных, и легко поклонился. Контингент замолк, Денисыч пересел с крутящегося стула на обычный и закинул ногу на ногу.

      Начал паренек тихо, пальцы двигались уверенно; мелодия, которую журналист когда-то слышал… Конечно, вспомнил. Франк, органная прелюдия си минор. Подался вперед, вдавившись грудью в ребро инструмента.

      Крым, середина двухтысячных; Новый Свет, куда они с Никой добрались из Судака, облазив старую крепость. Попробовали море, Ника была в темных очках. Потом шли по тропе. Внизу, под скалой, качалось темно-синим стеклом море; низкие ветви крымской сосны, через заросли которой они с Никой шли, касались головы и осыпались сухими иглами… Ника шла молча, с наушниками в ушах; он держал ее за руку. «Вот, послушай…» Она остановилась, отлепила один наушник. Он придвинулся к ней и вложил в свое ухо теплый кусочек пластмассы с пористой подушечкой… Где-то далеко зашелестели аплодисменты, сливаясь с шумом воды; еще дальше, за кромкой моря, загудел орган. И они пошли дальше, как сиамские близнецы, связанные тонкой пуповиной музыки, перед которой вдруг отступили и море, и поросшие хвоей скалы, и катера внизу, оставлявшие в синем стекле длинные белые порезы… Орган, казавшийся ему прежде холодноватым инструментом, звучал тепло; впрочем, всё в то крымское лето было теплым: волны, швырявшиеся галькой; и вино,