Приют для бездомных кактусов. Сухбат Афлатуни

сделать? – поглядел на Батю.

      – Я вот думаю… куда мы прикатимся? Со всем вот этим… Да, сделайте.

      Денисыч снова ощупал несколько пакетиков и налил в свободную кружку кипятка.

      – Контингент всё тупее, – Батя Виталий вдавил затылок в обивку кресла. – Ни читать, ни писать. Первые хоть знали, кто такой Пушкин.

      – Пряники будете?

      Пряник оказался твердым, Батя размачивал его и скусывал сладковатую кашицу.

      – …А если спросят, почему босиком ходят, – говорил Денисыч, – то ведь так лучше энергетика земли проходит…

      Года четыре назад Денисыч устроился сюда психологом. Выглядел он тогда лучше и увлекался психоанализом; имя Фрейда не сходило с его тонких маленьких губ. Потом было увлечение восточной мудростью. Теперь в сумке Денисыча виднелись «Велесовы книги».

      – Земля – она всё своей энергией оплодотворяет, – говорил Денисыч, доедая пряник.

      Батя поднял голову и прислушался.

      Денисыч тоже замер, с раздутыми от пряника щеками и недосказанной мыслью.

      «Нет! Не-е-ет!..»

      Батя рванул с кресла в коридор. Денисыч трусцой побежал в медпункт.

      В конце коридора клубилась толпа.

      – Не-е-е… – визжало откуда-то из середины. Батя расталкивал побелевших пацанов.

      Дорошенко бился на полу в каше вышедшего из него завтрака.

      – По комнатам… – зашипел Батя. Кричать в таких случаях было нельзя, у кого-то еще могло начаться.

      Дорошенко поджимал ноги, пытаясь принять позу зародыша. Под рубашкой, измазанной макаронами, краснели порезы.

      Батя присел и стал вытягивать Дорошенко ноги, одну, потом другую. Пацаны пятились, но не расходились. Раздался топот, Денисыч тащил заспанного медбрата Колю, тот на ходу распаковывал одноразовый шприц, из последних запасов.

      – Идите… Идите, ребятки, – разгонял пацанов Денисыч.

      Те отходили, но недалеко; едва Денисыч отпускал их, застывали, повернув головы в сторону Дорошенко.

      Медбрат Коля распилил ампулу, поймал плясавшую руку и прижал к полу. Порезы углублялись; Коля мял пухлую дорошенковскую руку и искал вену.

      Со второй попытки нашел. Батя к тому времени разогнул Дорошенко ноги. Дорошенко, дернувшись, замолк. Порезы, или, как их правильно называть, стигмы, побледнели. Дорошенко засопел и, не открывая глаз, позвал:

      – Мама…

      Батя поглядел на Денисыча: это была обязанность психолога. Денисыч опустился на пол, чуть брезгливо приподнял запачканную голову Дорошенко и поместил себе на колени. Затем, как и требовалось, погладил два раза по коротко стриженным волосам:

      – Я здесь… Я с тобой. Я тебя люблю.

      Он припарковался у стены, темноватой от пролившегося под утро дождя.

      Ноги, несмотря на включенный обогрев, не хотели согреваться.

      Взяв нужное, вышел из машины; за спиной хрюкнула сигнализация.

      – Некрасов Юрий Сергеевич… – Охранник вернул журналистское удостоверение и поглядел на гостя. – А письмо есть?

      Журналист снова запустил руку в сумку. Увидев листок с печатью, охранник кивнул:

      – Проходите.