Приют для бездомных кактусов. Сухбат Афлатуни

замер. Остальные, легко его оттеснив, проходили мимо.

      – Пятнадцать отжиманий.

      Петров потер ледяную пятку о щиколотку другой ноги, наморщил нос и подался на пол. Встав на четвереньки, еще раз поглядел на Батю. Тот собирал бумаги и укладывал в карман ручку.

      Петров отжимался, клацая об пол пуговицами. Чтобы придать себе сил, мысленно представлял под собой распластанного Батю Виталия. Воображаемый Батя сопел и просил полегче. «Ну нет, – строго отвечал сверху Петров, – просил пятнадцать… жри пятнадцать… Восемь… Девять…»

      Пят… на… дцать!

      Петров осел, уткнувшись подбородком в плитку. Поглядел на Батю: вдруг что почувствовал?

      Батя погасил лампу и толкнул Петрова носком:

      – Что разлегся? Завтракать!

      Кормили их по инерции нормально. Каша с лужицей маргарина; котлеты с перловкой. На запивку наливали теплый компот или чай бурого цвета с вываренной заваркой. Бывало и густое варенье, и карамельки с прилипшей бумажкой: это жертвовала соседняя церковь, иногда помогавшая почти новой одеждой. За это раз в неделю они выслушивали в спортзале беседу, которую вел отец Геннадий; после беседы шли с ним в столовую и молча пили чай.

      Сегодня были макароны по-флотски: теплый и родной запах фарша и подгоревшего лука Петров учуял еще в коридоре и заторопился. Холод в ногах прошел, в теле была горячая, сухая усталость.

      Петров плюхнулся рядом с Татарином, как звали Дорошенко. Звали его иногда и Хохлом; оба прозвища Дорошенко воспринимал равнодушно. С другого бока быстро доедал свою кашу Митяев, он же – Митяй, или Два-члена. Прозвище это Митяй получил за свою стыдливость: в первый свой банный день отказался снять трусы. «У тебя что там, два члена?» – поинтересовался Батя Виталий, проверяя внешний вид. Митяй, пригнувшись, трусы снял, никаких аномалий под ними не обнаружилось, но кликуха пристала, как стикер: не отскребешь…

      – У Серого «ночные ангелы» айфон забрали, – сообщил Петров, приступая к каше.

      – Врешь, – откликнулся Митяй.

      Дежурные разносили макароны. Петров почти управился со своей кашей и задумался.

      – Батю, кажись, точно того… уволят.

      – Не, – снова поморщился Митяй.

      Митяй верил всему, что попадало ему в уши, но сперва выражал сомнение. Ему казалось, что тех, кто ничему не верит, больше уважают.

      – Прошлый раз Саныча уволили, – сказал Петров как бы самому себе. – Позапрошлый раз – Петьку-завхоза… Если этот их корреспондент…

      – А мне ночью… – Дорошенко поправил очки, – …а мне приснилось, что меня убивают.

      Митяй снова скроил недоверчивую физиономию. Петров проглотил кашу:

      – Иди холодной умойся. И в медпункт зайди.

      Подошел дежурный и стал собирать тарелки, чтобы разложить в них макароны.

      – Скажи, чтоб пополнее, – пошутил Петров.

      – Лопнешь, – ответил дежурный, как и было принято отвечать в таких случаях.

      – Сам лопнешь… Жрете по две порции!

      – И ты жрешь, когда на дежурстве.

      Это было правдой, и оттого еще