Приют для бездомных кактусов. Сухбат Афлатуни

он, что его за всё это не погладят по головке? Знал. Решил поиграть в девяностые. Хорошо, если увольнением всё ограничится.

      С другой стороны, была ведь договоренность. Он забирает, статья не выходит. Он остается в газете, даже, может, с повышением.

      Журналист поставил портрет Чайковского, прислонив его к стопке бумаг. Что скажете, Пётр Ильич?

      Композитор отбликивал и молчал.

      А может, Пётр Ильич, увольнение – просто «черная метка»? Чтобы аккуратно себя сегодня вел, не дурил, не лез во все дырки… Исполнил танец маленьких лебедей и без шума удалился, занавес. Иначе придется танцевать умирающего лебедя… Помню, это не вы, это Сен-Санс. Простите, к слову пришлось.

      – Что это вы в потемках? – Батя щелкнул выключателем и вошел, распространяя кисловатый запах столовой.

      Воспитательская осветилась.

      – Глаз, что ли, не жалко? – остановился Батя у стола. – И в столовой не были. На диете?

      Журналист ограничился кивком: коротких ответов у него не было, а пускаться в объяснения… Задал подготовленный вопрос:

      – Как вы думаете, что с ними будет дальше?

      – А я не думаю, – Батя пожал плечами. – Что смотрите? Не умею. Все, кто думал, уже поуходили. Вон, последний мыслитель остался, – кивнул в сторону входившего Денисыча.

      Денисыч поставил на стол литровую банку, слегка запотевшую изнутри.

      – Это вам на второе, треска с перловкой, – водрузил сверху толстый кусок хлеба. – Русскому человеку надо хорошо питаться.

      – Вот тут пресса интересуется, что будет дальше с контингентом, – сказал Батя.

      – Все попадут в рай.

      – Некрещеными? – уточнил журналист.

      – В буддийский какой-нибудь, – Денисыч поправил хлеб, собиравшийся упасть. – Или славянский. Веды, между прочим, наши славянские книги.

      – Хорошо, – перебил Батя, – рай – это долгосрочное… А поближе?

      Денисыч поглядел на Батю: ты-то что меня интервьюируешь?

      – Я почему спрашиваю… – сказал журналист. – Четыре года, как Институт расформировали. Исследования признали неперспективными.

      – Признали.

      – Вам перестали поставлять новеньких…

      – Какое-то время они еще шли, – Денисыч поглядел на Батю, но тот молчал. – Институт не сразу закрылся, у них работали еще эти…

      – Инкубаторы, – кивнул журналист.

      – Ага. Ну и вот.

      – Хорошо, новых уже не будет. Но с этими – что? Будут торчать здесь до самой старости?

      – Не доживут, – резко откликнулся Батя. – Смертность высокая… И вообще. Поймите наконец: они не люди.

      – А кто?

      – Да кто угодно. Инопланетяне. Животные.

      – Но животные не могут писать музыку, рисовать картины… Они же гениальны.

      – Начинается… – Батя хлопнул ладонью по ноге. – Кому такая гениальность сегодня, на хрен, нужна? Вы же помните речь на закрытии Института…

      Журналист кивнул: ролик до сих пор висел в Сети. «Стране не нужны отклонения, не нужны, извините, гении, – говорил в микрофон человек с короткой шеей, перехваченной