Приют для бездомных кактусов. Сухбат Афлатуни

собрался сказать про комнату; Дорошенко его опередил:

      – Вот там с нами обычно разговаривают… – Мотнул забинтованной головой в конец коридора. И зашагал чуть подпрыгивающей походкой.

      Журналист пошел следом, прикидывая, может ли там быть прослушка…

      Комната была пустая, не считая двух стульев; на стене висела странная картина. Мадонна с Младенцем, но у Мадонны было почему-то лицо Моны Лизы…

      – Раньше прослушивали, теперь – нет, – Дорошенко шлепнул по обивке стула, поднялся фейерверк пылинок.

      Журналист удивленно дернул плечом. Видно, напряжение сказывается; начинает думать вслух… Пристроился на краешек стула и раскрыл ноут.

      – Хотите, я ваш тоже выбью? Нет? Короче, не так всё было. Мне Серый просто так айфон давал, пока «ангелы» не налетели. А таблетку я сам не хотел пить. Сказать почему?

      Журналист кивнул.

      – Из-за вас. Ну, я уже знал, что вы придете. А таблетка подавляет, понимаете? А надо было, чтобы вы поверили. А после таблетки я так не могу… Я, конечно, не думал, что приступ будет, думал, пронесет…

      – Во что я должен поверить?

      – Ну, вы же про нас изучали… Статью пишете. Изучали, я знаю. Я умею мысли читать. Не верите?

      – Верю…

      – После таблетки тоже могу, только плохо. А Серый видит, я не принимаю… Ну жалко мне, что ли? Он мне айфон всегда давал.

      – Вы мне только это хотели рассказать?

      Дорошенко улыбнулся и снова почесал ногу.

      – Прикольно, когда на «вы» называют.

      Журналист тоже улыбнулся. На экране был список заготовленных вопросов, он разглядывал их, соображая, с какого начать.

      – Заберите меня отсюда… – Дорошенко сидел бледный и потный, в очках, и глядел на него в упор. – Вы же всё равно собирались одного из нас забрать, так? Возьмите меня.

      Журналист выдохнул, снял ноут с колен и опустил на пол.

      – Вы же видите, я мысли читаю, это вам может пригодиться. Меня раньше здесь знаете как наблюдали? Других тоже… но не так. Меня даже цыганская община хотела выкупить, – Дорошенко заерзал на стуле.

      – Как тебя зовут?

      – Дорошенко…

      – Имя.

      – Хохол. Можно – Татарин. «Хохол» мне больше нравится. «Татарин» – ругательно будто.

      – А нормальное имя?

      – Типа «Миша, Петя»?.. Не. Отец Геннадий хотел нас тут окрестить… Сказали: не, нельзя, эксперимент будет не чистым. Это когда наблюдение еще шло. А сейчас уже сам не хочет. Раньше у него из головы золотистый пар поднимался. А сейчас почти только такой… синеватый. Страх, значит. Усталость.

      – А у меня какой?

      Дорошенко склонил голову набок, прищурил правый глаз.

      – Не обидитесь, что не скажу? Ну, не сейчас… Ну, заберете? Я уже вещи сложил.

      Журналист молчал.

      Дорошенко поднялся и отряхнул сзади брюки. Показал на картину:

      – Класс, да? Это один тут рисовал, цветными карандашами.

      Журналист прищурился. Да, цветные карандаши…

      – У него кликуха была «Художник». Потом умер… Все картины увезли, а эту Батя спрятал. Я вообще-то… может быть, скоро