Ворон. Эдгар Аллан По

из пуховых часов,

      Дева восстала от цветочного своего алтаря,

      И дугой устремила свой путь – над озаренными

       горами и дымными долами,

      Но не покинула еще своего Теразейского царства[16].

Часть II

      Высоко в горах с эмалевой главой —

      Как та, где сонный пастух, на своем ложе

      Исполинского пастбища лежащий привольно,

      Приподняв свои отяжелевшие веки, вздрагивает

       и смотрит,

      Многократно бормоча «Верю, отпустится мне»,

      Какое время в Небесах означено луной —

      С розоватою главою, что, башней там вдали

       вздымаясь

      В солнца светлый эфир, прияла луч

      Закатных солнц в повечерии – в полдень ночи,

      Меж тем как луна плясала красиво-странным

       светом —

      Взнесенная на высоте такой, высилась громада

      Сверкающих колонн на освобожденном воздухе,

      Отсвечивая от Паросского мрамора эту

       двойную улыбку

      Далеко вниз на волну, что искрилась там

      И взлелеяла юную гору в ее логовище.

      Из расплавленных звезд здесь пол, как те, что пали[17]

      Через эбеновый воздух серебря саван

      Собственного своего разрушения, меж тем как

       они умирали —

      Украшая там обители неба,

      Купол, созвенным светом спущенный с Небес,

      Тихонько покоился на тех колоннах, как венец —

      Окно из кругового алмаза, там,

      Глядело сверху в багряный воздух,

      И лучи от Бога устремляли эту метеорную цепь

      И дважды опять окружали сиянием всю

       красоту, —

      Разве что между Горним небом и этим кольцом

      Какой-нибудь дух беспокойный взмахнет своим

      сумрачным крылом.

      Но на колоннах глаза Серафима узрили

      Смутность этого мира: – тот серовато-зеленый

       цвет,

      Что возлюблен Природой, как лучший

       для могилы Красоты,

      Подстерегал в каждом выступе, вкруг притолки

       каждого —

      И каждый херувим изваянный, там,

      Что из мраморного своего обиталища

       выглядывал,

      Казался земным в тени своей ниши —

      Ахейские изваяния в мире столь богатом.

      Фризы из Тадмора из Персеполиса[18] —

      Из Баальбека, и тихой, светлой бездны

      Красивой Гоморры! О, волна[19]

      Теперь над тобой – но слишком поздно,

       чтобы спасти!

      Звук любит ликовать в летнюю ночь: —

      Свидетель тому ропот серых сумерек,

      Что прокрадывался на ухо, в Эйрако[20].

      Многим безумным звездочетам, давно тому

       назад —

      Что прокрадывается всегда в слух того,

      Кто задумчиво глядит в темнеющую даль,

      И видит тьму, идущую как тучу —

      Не есть ли ее облик – голос ее – совершенно

       осязаемый и громкий?[21]

      Но чту это! – оно идет – оно доносит

      Музыку с собою – то

16

Therasaea, или Terasea, остров, упоминаемый Сенекой, который, в один миг, возник из моря на глазах изумленных моряков.

17Some star which, from the ruin’d roof Of shaked Olympus, by mischance, did fall.

Milton.

18

Вольтер, говоря о Персеполисе, рассказывает: – «Я хорошо знаю восхищение, внушаемое этими руинами – но замок, воздвигнутый у подножия цепи бесплодных утесов – может ли он быть совершенством искусств!»

19

«О, волна» – Ula Deguisi Турецкое название; но на собственных ее берегах ее зовут Бахар Лот или Альмотана. Несомненно, более чем два города погрузились в «Мертвое Море». В долине Сиддим их было пять: – Адма, Зебоим, Зоар, Содом и Гоморра. Стефан Византийский называет восемь и Страбон тринадцать (потопших) – но последнее без всякого основания. Говорят (Тацит, Страбон, Иосиф, Даниил, Hay, Маундрелль, Троило, д’Арвьё), что после чрезвычайной засухи, останки колонн и стен видимы над поверхностью воды. В любое время года эти останки могут быть увидены, если смотреть вглубь в прозрачное озеро, и на таком расстоянии одни от других, что вполне допустимо существование нескольких поселений на пространстве, занимаемом теперь «Асфальтовым Морем».

20

Эйрако – Халдея.

21

Я часто думал, что я четко слышал звук тьмы по мере того, как он проскользал через горизонт.