Клязьма и Укатанагон. Премия им. Ф.М. Достоевского. Юрий Лавут-Хуторянский

это ясно, это угроза… он зарекался иметь отношения с такими и ещё на работе… Нужно с ней по-дружески… хотя это вовсе и не на работе… но держаться подальше, максимум позвонить и поболтать. Но не получилось держаться подальше, свидание само назначилось, когда он позвонил, а позвонил через два дня, и закончилось поцелуями, и поцелуи были такие… чёрт, не сладкие и не страстные, немного что ли детские; нет, сладкие, но по-другому… Ещё месяц, и понял, что влюбился. Удивлялся чувству, которое никогда не испытывал, которое требовало то скорее себе эту чистенькую красулю, то вдруг тормозило и бесилось – ну какая может быть у него с ней совместная жизнь?! Заставлял себя примерить возможные отношения на сегодняшнюю свою тайную жизнь, и тогда приход этой девушки виделся ему как спасение: да, именно такая, чистая вода. Вспоминал даже смешной мамин совет, которому никогда не следовал: представить, что между вами её большой живот, ну, то есть представить её беременной, вплотную, и он представлял, и ничего, страшно не становилось, только весело. Таня и Константин – звучало здорово и даже гармонично. Хорошо, что они не спешат, от этого сам собой ценней становится день, и ожидание это не глупое, а какое-то, блин, благородное. Возникало ещё иногда странное чувство, как будто кто-то просит ничего не менять, оставить всё как есть. А как можно ничего не менять? Это было не его чувством, будто кто-то предостерегал, тихо-тихо так просил… и что, отказываться от счастья? Дорога ждала и хотела быть попранной.

      Когда она в ответ на его признание сказала, что ждет этих слов уже сто двадцать один день, они хохотали и были счастливы, и ничего большего как будто и не требовалось – она это состояние очень хорошо помнила – это был какой-то мультфильм: шарики над головами лопаются, фейерверки сверкают, окрашивая небосвод, и звучит детская музычка – всё! Счастье: никому ничего не надо, скоро приедут родители и разберут всех весёлых малышей по домам. Был момент в августе, у неё дома, когда они были уже на грани близости, но поговорили и решили не торопить события. И только в конце октября он позвал её прийти к нему домой, утром, когда матери не было дома. Встретил её на остановке автобуса, и они шли солнечным осенним днём по улице, усыпанной светящимся желтым листом. Таня помнила эту праздничную улицу, голубизну за дрожащей желтизной, редкие красно-зеленые пятна клёнов и влажный, бурый от размазанных листьев тротуар – она шла, немного волновалась и старалась ни о чем не думать. Целовались нежно и долго, она закраснелась и стала задыхаться. Они сидели на диване, он сдвинул платье и стал целовать её плечи и грудь. Преодолевая сопротивление, стал дальше расстёгивать пуговицы на спинке и стягивать платье вниз. Потом вдруг отпустил и сказал:

      – Тань, неужели мне нужно это делать силой?

      Она, прижав руки к груди, молчала и кусала губы. Потом отозвалась:

      – Нет, не надо, – но сидела, только