Клязьма и Укатанагон. Премия им. Ф.М. Достоевского. Юрий Лавут-Хуторянский

просили решить». Гена, не глядя на подполковника, смачно харкнул прямо рядом с ним. Тот вроде как не заметил и говорит: «Меня тут с вами уже полгорода увидело, вслед за ними потом в этом леске закопают. Даю тебе, Павел, офицерское честное слово – больше с ними вопросов не будет». Гена багажник захлопнул, сел в джип и говорит мне в окно: «Мы с легавыми не работаем», – и заводит машину. Я ему поспешно: «Гена, спасибо, отвези их и положи у конторы, не развязывай только, пусть полежат, я через час вернусь и сам займусь с ними». Гена посмотрел в окно на меня так внимательно-внимательно и сказал: «Работа сделана», – и газком на нас, фраеров холёных, из выхлопной дунул. С тех пор там тишина и всемерное содействие моим начинаниям. Двигатели с зерносушилки, которые украли – взяли и вернули. Диски с лесопилки нашлись. И пропавшие плиты перекрытия от силосных ям отыскались.

      – О, русские богатыри! Бетонные плиты перекрытия украсть!

      – И вернуть!

      Сергей вдруг встал и пошел к той самой щели в заборе со Славиными. Подошел, наклонился и стал вглядываться в чужой двор, потом выпрямился и крикнул:

      – Там в щель река видна, поблёскивает, понимаешь? Он на реку глядел.

      – Да, как она задницей вертит, река эта.

      – Я тебе говорю, он на реку смотрел, она блестит, завораживает, иди сюда сама посмотри.

      – Нечего мне там смотреть. Меня не завораживает.

      Павел тоже встал и пошел к Сергею, потом крикнул оттуда:

      – Да, ребята, река видна, блестит!

      – Так, вторая серия. Один серый, другой белый, два весёлых гуся, – пошутила Светлана. Татьяна невольно рассмеялась.

      Жене было странно, что там, не так далеко от стола, продолжает валяться гусиная тушка, голова стоит на дорожке, глядя в сторону застолья – не замечать этого нельзя, но никто на это не реагирует, хотя бы не уберёт.

      Мужчины постояли и вернулись за стол. Налили ещё водки, Павел предложил тост за процветание сельских жителей. Потом Сергей за процветание городских. Потом расспрашивали Татьяну про ее знакомцев – московских чиновников с известными фамилиями. Женя решилась и стала прощаться, Павел вдруг тоже подхватил: «Хочу домой, устал, ребята, как собака, смилуйтесь». Застолье развалилось. Сошлись на том, что сейчас отдыхаем, а к ночи костёр и продолженье на реке, Сергея просили взять гитару.

      – Завтра, по просьбе столичных жителей, будет фуа-гра, – торжественно сказала Светлана.

      Но ни вечером на реке, ни на следующий день не встречались. Утром во вторник трое Никитиных – Павел, Татьяна и их тринадцатилетняя дочь Маша, которую, к ее удивлению, мать посадила на переднее сиденье, – поехали, как говорила Татьяна, из дома домой. Женю подвезли до железнодорожной станции. Несколько раз останавливались по просьбе Татьяны, которая «что-то с утра не то съела», чувствовала себя «препогано» и каждые пять минут требовала остановки, чтоб «пройтись немного» и просила Женю прогуляться с ней до лесочка. Потом они опять