Небосвод Надиры. Giovanni Mongiovì

что сердце у тебя в груди еще бьется.

      Потом подползла еще на полшага и зашептала:

      – Я знаю, что ты печешься обо мне как брат о сестре… но мое чувство к тебе не того же рода…

      Несмотря на то, что разум брата был затуманен, и он почти не понимал, что она говорит, Аполлонии нелегко было признаться ему в том, что таилось у нее в сердце многие годы, в чувстве, которое заставляло ее сгорать от стыда перед иконой Святой Девы.

      – Не думай, что я – преданная сестра, потому что будь на твоем месте Микеле я, может, не осталась бы здесь на холоде и под плеткой… Не думай вообще, отчего я сижу тут, Коррадо, потому что вдруг откроется тебе такое, отчего ты совсем покинешь меня… а для меня это хуже, чем если бы ты умер.

      Когда вернулся Идрис, она умолкла, чтобы он не услышал признания, из-за которого от нее отвернулась бы вся деревня, осудив на отторжение еще большее того, в котором она уже жила, будучи христианкой.

      Сошла ночь, муэдзин пропел ночной азан. Идрис пристроился на низкой кирпичной кладке достаточно далеко, чтобы не слышать девушку, но достаточно близко, чтобы вмешаться, если она опять подойдет к столбу.

      – Еще пару часов и я уведу тебя домой, – проговорила с улыбкой Аполлония.

      Но снова посерьезнела, когда ощутила, что не чувствует пальцев на ногах, и представила себе, что брату, наверное, еще холоднее. Она дрожала от холода и дула в сжатые кулаки, чтобы согреться.

      – Ступай домой, девчонка! Ты совсем продрогла, не чувствуешь? – окликнул ее Идрис, увидев, как она трясется от стужи.

      – Не пойду… тебя уж скоро отвяжут, – ответила она, обращаясь к Коррадо.

      Ее карие глаза смотрели вверх в лицо брату, слезы застывали под глазами, не скатываясь из-за стужи вниз по щекам.

      – Если бы ты хоть немножко верил в Бога, вера тебе так помогла бы сейчас… – неслышно прошептала Аполлония Коррадо, она знала, что в вопросах веры особого рвения у него нет.

      – Я знаю, брат, ты не хочешь верить, что есть Бог, который позволяет делать зло, какое тебе сделали. Знаю, что ты однажды уже обманулся в Христе и всех святых, когда они не выслушали твою молитву, ты так хотел, чтобы отец вернулся.

      – Рабель де Ружвиль, – пробормотал Коррадо.

      Аполлония мигом умолкла; брат все еще в сознании. А вдруг он услышал ее признание в любви несколько минут назад…

      – Коррадо, брат, ты жив!

      – Рабель де Ружвиль! – выдохнул он громче, почти прокричал, почти проплакал.

      – Вспомни о святом, о хранителе твоего отца, позови его! – подсказала Аполлония, чтобы занять его разум чем-нибудь, чтобы он не заснул.

      – Святой Андрей…

      – Агиос Андреас38, – повторила Аполлония по-гречески, на языке христианского богослужения на Сицилии.

      В семье Аполлония выражалась на своеобразном простонародном латинском языке, на нем же разговаривала как с христианами Каср-Йанны, так и с многими местными жителями, принявшими ислам. Когда же она молилась, вспоминала старый греческий язык… который, по правде говоря,

38

Агиос Андреас – агиос по-гречески означает святой. В этом случае «святой Андрей».