Трепетание предсердий. Натали Синегорская

английского замка на входной двери. Артем приложил руку к щеке, которая почему-то горела, будто его не поцеловали, а дали пощечину.

      Потом опомнился и возмутился. Пошутила? Какого лешего?

      Завтра же пойду в отдел кадров и возьму ее дело, решил Артем. Прямо с утра пойду и возьму.

      Он опустился на кровать, посидел еще немного над тетрадкой. И внезапно, ни с того, ни с сего, написал на ней: «Анамнез». В самом деле, что он делает? Собирает анамнез, хочет узнать все о странной бактерии, поразившей его отделение. Она, эта бактерия, мало того, что отравила Крестьянинова, так еще хочет свалить вину на Артема. Анонимку написала, сообщение прислала.

      Я найду тебя, зараза, пообещал Артем, и с этой мыслью отправился на боковую.

      4. Rubor, tumor, calor, dolor et functio laesa

      ⁴

      Прямо с утра пойти в отдел кадров не получилось. Как обычно, грандиозность планов рушит суровая действительность, не оставляя от них камня на камне.

      Единственное, что Артем успел сделать – побеседовать с Марфой Лукиничной.

      Приехал полвосьмого, поймал пожилую медсестру в коридоре, завел в кабинет и принялся расспрашивать о позавчерашней ночи. Марфа Лукинична прятала глаза, бросала обрывочные фразы, словно вспоминала тревожный сон, никак не складывающийся в единую картину.

      Он уже решил отправить ее на рабочее место; видимо, медсестра переволновалась, как бы с сердцем плохо не стало. Но тут она взглянула на него виновато и произнесла покаянным тоном:

      – Артем Петрович, прости старую. На пенсию мне пора.

      Он запротестовал. Системы она до сих пор ставила прекрасно, рука легкая, в вену попадает с первого раза. Процедурку содержит в чистоте. Следит, чтобы в палатах порядок был. Да и вообще, уют в отделении целиком, можно сказать, на ее совести. Цветы в горшках, санпросветработа опять же на ней. Санпины чуть не наизусть знает.

      – Проспала ведь я. Проспала!

      – Да в чем проблема-то? – не понял он. – Ну, проспали. Прикорнули часок, а как иначе?

      Конечно, спать на дежурстве не полагалось. Но он знал по себе – если в отделении тихо, полчасика на сон восстанавливают силы и дают заряд бодрости на весь остаток ночи.

      – Если бы Крестьянинову стало плохо, вызвал бы, и дело с концом. Кнопка вызова медсестры в палате есть? Есть. Но ведь он не вызывал. Не вызывал, верно?

      Она помолчала. Сказала тихо:

      – Что могу сказать, Петрович. Девчонки-то с тяжелым возились, в реанимацию поднимали Суркова из триста пятнадцатой. У него отек начался. Сам понимаешь, пока туда, пока сюда, перевод оформить. А я успокоительное приняла и прилегла в сестринской. До того Крестьянинова видела, не спорю. По коридору ходил вроде, выходил даже, по лестнице спускался. А вот после… Не знаю, прости.

      М-да. Плохо, но не смертельно. Марина, значит, перевозила Суркова с отеком. А почему «девчонки»?

      – Марфа Лукинична, вы сказали – девчонки. Разве вы не вдвоем с Мариной дежурили?

      Она пожала плечами:

      – Так-то вдвоем. Но нам еще новенькую дали. Ну, ты ее видел. Не пойми-разбери, то ли мальчик, то ли девочка. И имя-то мужское, прости господи.

      – Шура? –