Трепетание предсердий. Натали Синегорская

мудрялся схлопотать тройку. Двоек он не получал вовсе, пятерку родители принимали как должное, на четверку смотрели укоризненно. За тройку ругали. Закончив выволочку, мама всегда находила для проступка сына оправдание. «Я понимаю, задание было очень сложным…» или «Я сама виновата, нельзя было разрешать так много смотреть телевизор…» И все в таком духе.

      Вот и во сне она завершала монолог чем-нибудь вроде «Хорошо хоть не сантехник», «Зато на паперти с протянутой рукой стоять не будешь», «Без работы не останешься», «В поликлинику не сослали, и ладно».

      Сегодня оправдательного вердикта не последовало. Мама смотрела молча, словно ждала чего-то. Артем не понял, чего. И проснулся.

      Машинально потянулся влево, похлопал по кровати, не открывая глаз.

      Проснулся окончательно.

      Лариса ушла неделю назад, а он все никак не мог привыкнуть просыпаться в одиночестве.

      – Сам виноват, нельзя было так много работать, – сказал Артем вслух. И уловил в голосе мамины интонации.

      Лариса терпеть не могла его ночные дежурства («У всех врачей есть запасные жены»), рассказы о работе («Такое ощущение, что я для тебя на девятом месте после начмеда и семи твоих палат»), звонки от коллег и бесконечные с ними разговоры («Я когда-нибудь замочу твой телефон в сортире»). Артем понимал, рано или поздно зреющий абсцесс ее недовольства прорвется. Что, собственно, и произошло. Лариса ушла молча, не прощаясь. Утром в воскресенье Артем вернулся с дежурства, прилег на диване в зале. В спальню заходить не стал, чтобы не будить Ларису. Задремал. И почти сразу же подскочил – что-то не так. Чего-то не хватает.

      Не хватало Ларисиных вещей и самой Ларисы.

      – Ты неисправим, Дурищев, – сказала она за два дня до ухода, по обыкновению коверкая его фамилию. – Когда-нибудь я тебя брошу.

      – Когда-нибудь мы все друг друга бросим, – отшутился он.

      Думал, она пугает, шутит. Не верил.

      Зря не верил.

      Где-то он слышал такое выражение: женщины шутят всерьез. А Лариса была лучшей представительницей женского пола. Или одной из лучших.

      Чтобы быть с ней вечерами, Артем продал абонемент в спортзал, купил гантели и эспандер. Но и на них времени почти не хватало.

      «Вот сейчас и займусь», – решил Артем, прыжком соскочил с кровати и вытащил гантели из-под кровати. А пыли-то, пыли. Стыдно, доктор. Ай как стыдно. Врачу, исцелися сам.

      Все, пошел исцеляться.

      Открыл форточку, глотнул свежего мартовского, еще стылого, но уже весеннее-сырого арбузного воздуха. Оглядел пустой колодец двора.

      Пустой, да не совсем.

      Странное создание стояло внизу и глядело на него, Артема.

      Надвинутая до бровей вязаная шапка грязно-коричневого цвета, болотный пуховик размера на два-три больше и мешковатые джинсы. То ли мальчик, то ли девочка. Унисекс, одном словом. Существо вне гендера.

      Небось еще и бисексуал, почему-то с раздражением подумал Артем.

      Создание заметило взгляд Артема, но уходить не спешило. Пялилось еще с минуту или две, пока Артем не погрозил пальцем и не сказал вслух «Ай-яй-яй!» Неизвестно, услышало ли оно. Тем не менее, сунуло руки в карманы бесформенного пуховика и неспешно удалилось. Артем предположил, оно зайдет в один из подъездов, ан нет – вообще ушло из двора. Что, приходило специально потаращиться на Артема?

      Дорогой доктор, мысленно сказал Артем, не слишком ли много вы о себе мните?

      Слишком, со вздохом ответил он и принялся наконец делать гимнастику.

      Доделать ее не дали. Завибрировал телефон. Сердце на пару секунд дало сбой – они с Ларисой в шутку называли такое состояние «трепетанием предсердий» – но тревога оказалось ложной. Не она. Не Лариса.

      Звонила постовая медсестра.

      – Встал уже, Артемушка?

      – Встал уже, Марфа Лукинична.

      Ей единственной позволялась фамильярность – впрочем, только вне службы. Марфа Лукинична была старейшей медсестрой отделения, работала в нем с основания больницы.

      И очень хорошо знала маму.

      – Как самочувствие?

      – Спасибо, не жалуюсь.

      Странный вопрос о самочувствии. Ничто не говорило о его плохом состоянии, недомогании или дурном настроении. Ничто из этого не могло быть известно Марфе Лукиничне. Значит…

      Значит, проблемы с той стороны.

      – Не тяните, Марфа Лукнична. Что случилось?

      – Да ты не волнуйся, Артемушка. Пока ничего плохого. Ну разве что этот твой… вип из триста восьмой палаты в реанимацию попал.

      – Что?!

      Ничего плохого. Интересно, а ЭТО какое тогда? Хорошее, что ли?

      – Все нормально, откачают, – успокоила медсестра. – Полежит пару дней в коме и отойдет.

      Отойдет. Ха. Смотря куда отойдет.

      Вип из триста восьмой был замом мэра. Ему предоставили соответствующие условия. Палата со всеми удобствами, холодильником,