Освобождение. Патрик Несс

закручивают винт – холодный, страшный, и изнутри вспархивают, будто удушающий ворох перьев, слова: не нужен, не нужен, не нужен…

      – Не нужен, – отвечает она.

      – Смотрю на нее, – говорит человек, – и не знаю, правду она говорит или нет, да и вообще – на мой ли вопрос она отвечает? А солнце, что жжет мне лицо, – совсем не то же солнце, что светит на нее, о нет, на нее светит другое солнце – преломленное водой, подвижное, живое, дышащее…

      Он встает и как будто сам тому удивляется.

      Затем вновь подает голос:

      – Вы меня не бойтесь…

      И уходит обратно в тень. Там он поднимает с земли уже открытую черную банку.

      – Ладно, помогу вам – дам попить. Хотя вряд ли вам стоит много пить на такой жаре, под палящим солнцем.

      Он делает шаг навстречу.

      – Вот, юная леди, видите? Я не жду, что вы сами ко мне подойдете. – Глупо от нее этого ждать. Надо подойти первым. Слышишь? Надо. А вдруг она сделает тебе больно?

      – Не сделаю, – отвечает она и сознает, что говорит правду.

      Человек идет по серому бетону (идти ему явно тяжело и больно, однако он не медлит и не останавливается). В шаге от нее он замирает и протягивает напиток – тянется изо всех сил, будто знает, что она не в состоянии сделать даже шаг навстречу.

      Она делает этот шаг и обхватывает его протянутую руку ладонями. От неожиданности он резко втягивает воздух. Теперь она чувствует его запах – немытой кожи, нищеты, крайнего одиночества. Она берет банку, все еще держа человека за руку. Раскрывает его шершавую ладонь и проводит по ней пальцем.

      – Эта рука… – произносит она. – Эта рука меня убила.

      – Нет, не эта.

      – Такая же.

      – Все руки одинаковые. Одинаковые и в то же время разные.

      Она отпускает его ладонь и замечает банку в своей руке. От банки исходит сильнейший, почти живой запах дрожжей.

      Она делает глоток. Вкус – словно грохот железнодорожного поезда, бой тимпана, свет маяка в тумане. Она смеется, пена струится по подбородку.

      – Господи, я же терпеть не могла эту дрянь, – говорит она одновременно своим и совершенно чужим голосом. Потрясенно умолкает.

      «Нет, я прежде не пробовала этот напиток», – думает она.

      «Пробовала – и он мне страшно не понравился», – думает она.

      – И то и другое – правда, – говорит она вслух.

      – Так оно и бывает, – кивает человек.

      – Скажите. Сколько нас? Сколько… меня?

      – А сколько вам надо, столько и есть.

      Интересно, сможет ли он дать ответы на все вопросы, что парят позади нее и над ней, словно стая зорких птиц, ждущих, когда же она оступится? Как она сюда попала? Куда идет? Что за шип засел в ее сердце?

      Нет, конечно, нет. Сразу видно, что он очень встревожен, ему страшно за себя. Он ущербен, надломлен – подобно многим из них (из кого?), – и борется из последних сил. Она не находит в себе даже разочарования. Только жалость.

      – Спасибо, – говорит она, с серьезным видом возвращая ему банку.

      – Она