Господа гуслярцы (сборник). Кир Булычев

Она у нас рехнулась, – сказала Маргарита своему мужу Максиму Корнелиевичу.

      – Ты о ком? – спросил Максим, открывая пиво.

      Он налил отцу.

      Корнелий Иванович отпил и сказал:

      – В мое время было только «Жигулевское» – и не больше бутылки в одни руки. Но какой напиток!

      – А вчера она на рынок не пошла, – сказала Маргарита. – Я ее прошу по-человечески, вы же знаете, как я маму Ксеню уважаю, а она ноль внимания. А она говорит – на рынок не пойду, не могу даже по Краснопартизанской ходить. Как будто всю жизнь по ней не ходила.

      – Возраст, – заметил Максим, – сказывается при всем моем уважении.

      Корнелий в разговор не вмешивался. Он задумался. Он лучше всех знал свою жену. С ней творилось неладное.

      С точки зрения человеческого поведения объяснимое, но человек этот был особенным.

      Максим решил наладить мир в семействе и произнес:

      – Ладно уж, я сам в садик схожу, а ты, ма, завтра в химчистку мой костюм отнеси, лады?

      – Это в какую химчистку? – спросила Ксения.

      – На бывшую Серафимовича, – сказала Маргарита. – И мой серый костюм захватите.

      – На Серафимовича не могу, – сказала Ксения из кухни.

      И все замолчали.

      Серафимовича была улицей почти соседской.

      – Значит, не хочешь, ма? – спросил Максим.

      – Значит, не желаете, мама? – спросила невестка.

      – Не могу, видит бог, не могу, честное пионерское, – ответила Ксения с надрывом, без юмора.

      – Но ведь вы еще на той неделе ходили, – вспомнила Маргарита.

      – На той неделе я, можно сказать, еще на живого человека была похожа, – сообщила Ксения и громко шмыгнула носом.

      В этот момент Корнелий поднялся и пошел наружу, на двор.

      Никто, кроме Ксении, его ухода не заметил. С тех пор как Удалов вышел на пенсию, его многие перестали замечать. А в семье и подавно.

      А Ксения сдвинулась к окну, чтобы наблюдать, как он выйдет из дома и куда завернет.

      Но Удалов не появился, значит, он пошел на первый этаж – или к Грубину, или к профессору Минцу.

      Ксения слушала голоса сына и невестки, голоса были громкие и даже пронзительные, они произносили грубые и укоризненные слова, но Ксения не вдумывалась в их смысл. Она глядела на улицу, на увядающую, бурую из-за сухого лета, так и не успевшую толком пожелтеть листву. Осень в этом году выдалась некрасивая, не золото, а сплошная грязь. И жизнь у Ксении не удалась. Она вообще-то была несчастной женщиной.

      – Вы куда? – спросила Маргарита.

      – Тебя не касается, – ответила свекровь.

      Ксения спустилась по скрипучей темной лестнице, легко продуваемой сквозь щели – дом был старый, считай, барак, тридцатых годов, давно пора бы сносить и дать им квартиру в пятиэтажке улучшенного типа. Все, кто предшествовал Корнелию на посту директора стройконторы, и те, кто сменил его на том посту, – все построили себе виллы, коттеджи или хотя бы квартиры в элитном доме на Марксистской. Один Удалов так и остался в покосившемся доме № 16 на Пушкинской улице.

      Что-то ей сегодня все было не по душе. Даже запахи на