В овечьей шкуре. Марина Павлова

к себе, Катерина, – проговорил отец сквозь зубы.

      Он понял сразу, что здесь происходит. Я обернулась и посмотрела молённым взглядом. Он был спокоен, но в тот же момент я видела, как он сжал скулы лишь бы чего не сказать плохого.

      – Катя! – уже громче добавил он.

      Я посмотрела на маму. Она была в растерянности, будто бы только проснулась и не может понять, почему она в кухне. Я подошла к лестнице и, ступив на первую ступеньку, услышала, какие громкие бывают отцовские шаги, когда он в гневе. Я закрыла глаза и глубоко вдохнула воздух. Я развернулась и зашла обратно в кухню, отец уже стоял совсем рядом с матерью. Она испугано, но самоотверженно смотрела ему в глаза, показывая, что судить её может только сам Бог, но не мужчина с кнутом вместо сердца. Это был мой первый раз, когда я пошла наперекор своей судьбе, словам своего отца. Он резко обернулся назад и, увидев меня, отступил от неё.

      – Я же сказал тебе подняться наверх, – отчетливо повторил отец.

      – Я знаю. Но скоро обед и надо успеть приготовить что-то. Она одна не справится, – неуверенно пробормотала я, но с ясным и серьезным взглядом смотрела ему в лицо.

      Но внутри я всё ещё была маленьким слабым зверьком, что даже слово «мама» не смогла произнести при нём.

      Он понял, что я не собираюсь уходить. Его брови нахмурились, и он минуту погодя, молча вышел из кухни. Мама тихонько присела на пол, и её лицо скривилось в безобразной улыбке, а слезы пустились ручьем. Я не могла поверить, что когда-то такое случиться с моей семьей. Сейчас. У меня на глазах. Это происходит месяцами, а никто даже не может помочь нам, мы сами не можем помочь себе.

      Вечер прошел более тихо. Единственное, что мы говорили в голос – это молитвы. Больше никто не сказал друг другу и слова.

      В понедельник в школе весь мой класс обсуждал драку Наташи с какой-то девушкой. Она сказала, что это девушка с её района. У Наташи был большой синяк на руке ближе к плечу, и она всем его демонстративно показывала, любуясь их интересом к её истории. Она сказала, что надрала ей задницу. Так и сказала. Где её манеры, остаётся только гадать. Обо мне она и словом не заикнулась, только иногда презрительно на меня поглядывала, но и это замечала только я. Я наблюдала за её поведением. Мне всё еще было жаль, что я наговорила такие вещи ей. Она была неправа, но стала ли я права, сказав ей это все тогда?! Отплата построена на чужой боли, превращается в гнусную отплату и, слившись с болью, превращается в ад для обоих. Я её чувствовала. Чувствовала, как горечь растекается по моим венам, как давит совесть. Я себя утешала, что это всё моё воспитание, а с другой стороны – никто из нас не становиться кем-то просто так. У каждого своя история строения личности. Каким-то образом её история меня очень заинтересовала, и я до конца не могла понять, что именно в ней меня так манит. Однажды и моя сестра повздорила с одной девочкой. Вот это был скандал. Две воспитанницы православной школы устроили публичное выяснение отношений. До драки, конечно же, дело не дошло, но шума было, будто бы началась третья мировая.

      В этот же день я ещё кое-что узнала.