Сочинения. Борис Савинков

не стыдно тебе? Зачем?.. Не виноват Генрих ни в чем. Мы все виноваты.

      – Ну уж и все… А по мне, – назвался груздем, полезай в кузов…

      Пауза. Эрна шепотом говорит:

      – Ах, Господи… Да не все ли равно, кто прав и кто виноват…

      Главное кончить скорее… Я не могу. Не могу.

      Ваня нежно целует ей руку.

      – Эрна, милая, вам тяжело… А Генриху? А ему?.

      За стеной не умолкает «матчиш». Пьяный голос поет куплеты.

      Ах, Ваня, что Генрих? Я жить не могу…

      И Эрна плачет навзрыд.

      Федор нахмурился. Ваня умолк. А мне странно: к чему отчаяние и зачем утешение?

      20 июля

      Я лежу с закрытыми глазами. В растворенное окно шумит улица, тяжело вздыхает каменный город. В полусне мне чудится: Эрна готовит снаряды.

      Вот она заперла двери на ключ, глухо щелкнул замок. Она медленно подходит к столу, медленно зажигает огонь. На чугунной доске светло-серая пыль: гремучая ртуть. Тонкие, синие язычки – змеиные жала – лижут железо.

      Сушится взрывчатый порошок. Треща поблескивают крупинки. По стеклу ходит свинцовый грузик. Этот грузик разобьет стеклянную трубку. Тогда будет взрыв.

      Один мой товарищ уже погиб на такой работе. В комнате нашли его труп, клочки его трупа: разбрызганный мозг, окровавленную грудь, разорванные ноги и руки. Навалили все это на телегу и повезли в участок. Эрна рискует тем же.

      Ну, а если ее в самом деле взорвет? Если вместо льняных волос и голубых удивленных глаз, будет красное мясо?. Тогда Ваня приготовит снаряды. Он тоже химик. Он сумеет исполнить эту работу.

      Я открываю глаза. Солнечный летний луч пробился сквозь занавеску, блестит на полу. Я забываюсь опять. И опять те же мысли. Почему Генрих не бросил бомбы? Да, почему?.. Генрих – не трус. Но ошибка хуже, чем страх.

      Или это случайность? Его величество случай?

      Все равно. Все – все равно. Пусть моя вина в том, что Генрих в терроре. Пусть его вина в том, что генерал-губернатор жив. Пусть Эрну взорвет. Пусть повесят Ваню и Федора. Генерал-губернатор все-таки будет убит. Я так хочу. Я встаю. Внизу на площади, под окном, копошатся люди – черные муравьи. Каждый занят своей заботой, мелкой злобой дня. Я презираю их. И не прав ли, в сущности, Федор: «Бомбой бы их всех, безусловно».

      21 июля

      Я был сегодня случайно около дома Елены. Тяжелый и грязный, он угрюмо смотрит на площадь. Я по привычке ищу скамью на бульваре. По привычке считаю время. По привычке шепчу: я ее встречу сегодня.

      Когда я думаю о ней, мне почему-то вспоминается странный южный цветок.

      Растение тропиков, палящего солнца и выжженных скал. Я вижу твердый лист кактуса, лапчатые зигзаги его стеблей. Посреди заостренных игл багрово-красный махровый цвет. Будто капля горячей крови брызнула и, как пурпур, застыла. Я видел этот цветок на юге, в странном и пышном саду, между пальм и апельсиновых рощ. Я гладил его листы, я рвал себе руки об иглы, я лицом прижимался к нему, я вдыхал пряный и острый, опьяняющий аромат.

      Сверкало море, сияло в зените солнце, свершалось тайное колдовство. Красный цветок околдовал меня и измучил.

      Но я не хочу Елены теперь. Я не хочу думать о ней. Я не хочу помнить