Сочинения. Борис Савинков

вздыхает.

      – Устала?

      – Нет, ничего… Жоржик, можно мне с вами?

      – Эрна, нельзя.

      – Жорж, милый..

      – Нельзя.

      В ее глазах несмелая просьба. Я говорю:

      – Иди к себе. В двенадцать часов приходи на это же место.

      – Жорж…

      – Эрна, пора.

      Еще мокро, дрожат березы, но уже заревом горит вечернее солнце. Эрна одна на скамье. Она до ночи будет одна.

      Ровно в 8 часов Ваня – у Спасских ворот, Федор – у Троицких, Генрих – у Боровичьих. Я брожу по Кремлю. Я жду, когда ко дворцу подадут карету.

      Вот вспыхнули во тьме фонари. Стукнули стеклянные двери. По белой лестнице мелькнула серая тень. Черные кони шагом обходят крыльцо, медленно трогают рысью. На башне поют куранты… Генерал-губернатор уже у Боровичьих ворот… Я стою у памятника Александру II. Надо мною во мраке статуя царя.

      Окнами блестит Кремлевский дворец. Я жду.

      Идут минуты. Идут дни. Идут долгие годы.

      Я жду.

      Тьма еще гуще, площадь еще чернее, башни выше, тишина глубже.

      Я иду. Снова поют куранты.

      Я побрел к Боровичьим воротам. На Воздвиженке Генрих. Он в синей поддевке и в картузе. Неподвижно стоит на мосту. У него в руках бомба.

      – Генрих.

      – Жорж, это вы?

      – Генрих, проехал… Генерал-губернатор проехал. Мимо вас.

      – Мимо меня?.

      Он побледнел. Лихорадочно блестят расширенные зрачки.

      – Мимо меня?..

      – Где вы были? Да, где вы были?

      – Где?. Я был здесь… У ворот.

      – И не видели?

      – Нет…

      Над ним тусклый рожок фонаря. Ровно мигает пламя.

      – Жорж.

      – Ну?

      – Я не могу… уроню… Возьмите… бомбу… скорее…

      Я почти вырываю у него снаряд. Так мы стоим под газовым фонарем и смотрим друг другу в глаза. Оба молчим. В третий раз бьют на башне часы.

      – До завтра.

      Он в отчаянии машет рукой.

      – До завтра.

      Я ушел к себе в номер. В коридоре шум, пьяные голоса. Чахнет сирень. Я машинально рву увядшие листья. Я опять ищу цветочное счастье. А губы шепчут сами собою:

      «Лучше мертвому льву, чем псу живому»

      17 июля

      Генрих, взволнованный, говорит:

      – Я сначала стоял у самых ворот… Минут десять стоял… Потом вижу: городовой заметил. Я пошел по Воздвиженке… Вернулся. Постоял.

      Генерал-губернатора нет… Снова пошел… Вот тут он, наверное, и проехал…

      Он закрывает руками лицо:

      – Какой позор… Какой стыд… Он не спал всю ночь напролет. Под глазами у него синяя тень и на щеках багровые пятна.

      – Жорж, ведь вы верите мне?

      – Верю. Пауза. Я говорю:

      – Слушайте, Генрих, зачем вы идете в террор? Я бы на вашем месте работал в мирной работе.

      – Я не могу.

      – Почему?

      – Ах, почему?. Нужен террор или нет? Ведь нужен… Вы знаете: нужен.

      – Ну так что ж, что нужен?

      – Так