Заговор головоногих. Мессианские рассказы. Александр Бренер

флагов, – избавление слышалось.

      В этих стихах была не тупая поступь государства, а обетование простора.

      Мы с Борисом Лучанским пили ядовитый алкоголь и курили грубый табак именно ради этого: отпущения на волю.

      11. А он, пьяный в дым, опять читал на память:

      Люблю тебя, Петра творенье,

      Люблю твой строгий, стройный вид,

      Невы державное теченье,

      Береговой её гранит,

      Твоих оград узор чугунный,

      Твоих задумчивых ночей

      Прозрачный сумрак, блеск безлунный,

      Когда я в комнате моей

      Пишу, читаю без лампады,

      И ясны спящие громады

      Пустынных улиц, и светла

      Адмиралтейская игла…

      И вот, когда он это читал, закутанный в синее облако, случилось нечто необыкновенное.

      Чудо – вот что произошло.

      Оно длилось всего минуту, а может, и короче, но было божественно.

      12. Итак: вместо Бориса Лучанского из табачного тумана выплыл Александр Сергеевич Пушкин – поэтический гений, неугасимая лампада и огненный столп, дуэлянт и любовник, смутьян и аристократ.

      Да, это был он – маленький, темноликий, с чёрными блестящими локонами, странными чертами лица и сияющими глазами то ли пророка, то ли отрока.

      Только это был нищий Пушкин, совершенно обездоленный, родившийся в семье бедного еврея Зямы Иосифовича Лучанского.

      Он учился в средней советской школе, потом в алма-атинском Художественном училище, но был оттуда изгнан.

      Потом он жил со своей мамой в бараке, читал чудные книги, рисовал на бумаге акварельными красками и тушью, слонялся по геологическим экспедициям в качестве разнорабочего, служил сторожем в пожарном депо, опять рисовал на клочках ватмана, мечтал о мировой славе, влюблялся, пил, курил, родил дочь, совокуплялся под забором, нищенствовал, изрыгал проклятья…

      Он уже не был величайшей звездой русской поэзии, чей памятник стоял в Москве на Страстной площади, но превратился в окончательно обалдевшего и ожесточённого, изголодавшегося и оказавшегося без всяких средств к существованию А. С. Пушкина, заброшенного беспощадной судьбой в яблочную Алма-Ату – на её самую ублюдочную, гнилую окраину.

      Слово даю, я был свидетелем этого богоявления Пушкина – его возникновения из дымного облака в тёмную зимнюю ночь в Малой Станице в ранние годы брежневского правления.

      Никогда мне этого не забыть…

      13. А потом случилось катастрофическое.

      Было уже, оказывается, три часа ночи, когда я увидел Пушкина.

      Я сидел перед ним – ошалевший, упившийся и накурившийся, утопая в табачном мареве и благоговении.

      И тут в дверь камышового барака кто-то громко постучал:

      – Бам-бам!

      У меня душа в пятки ушла.

      В следующее мгновение дверь распахнулась, будто её ветер с петель сорвал.

      И вошёл мой отец – бледный, кипящий, рассерженный.

      Он приехал забрать меня, нерадивого старшеклассника.

      Он узнал адрес Лучанского в милиции (у отца был знакомый юрист, читавший лекции в милицейской академии).

      Он схватил меня за руку и потащил на промозглую, дремучую, провонявшую углём улицу, где