Заговор головоногих. Мессианские рассказы. Александр Бренер

Америки – Карлос Видер.

      Но и обосновавшись в Бланесе, Боланьо продолжал шататься в своих книгах – и куда его только не заносило.

      Он сказал про себя: «Моя единственная родина – жена и двое моих детей, а ещё, возможно, несколько улиц, лиц, книг и мгновений, которые всегда со мною».

      А моя единственная родина – Варвара.

      Ну а литература?

      Про неё Боланьо в своём последнем интервью, данном журналу Playboy, умолчал – только «жена и дети».

      «Литература» – это что-то ужасно чужое: не тот кусок земли, на котором стоишь подгибающимися ногами.

      Вот опять Боланьо: «Всё на этой кухне было фальшивым. Ни настоящих тарелок, ни настоящих приборов, ни настоящих кастрюль. Таково кино, сказал автор порнографических фильмов Хельмут Биттрих, глядя на меня голубыми глазами, которые тогда пугали меня, а теперь вызывают разве что жалость».

      Литература – фальшивка, а все писатели, согласно Боланьо, – болтливые шлюхи.

      А некоторые – шлюхи-убийцы.

      И уж совсем немногие – невинные шлюхи.

      Как сказал Никанор Парра (любимый поэт Боланьо): родители поэта должны быть убиты, он – сирота от рожденья.

      Чумой пристало к шлюхам-сироткам их ремесло-блядка.

      Боланьо хорошо знал, как делается словесное искусство.

      Он был поэтом, который писал прозу, чтобы заработать денег и прокормить себя и своих близких.

      Но он не продавал то, во что верил.

      Ох, как же я обрадовался, когда прочитал у Боланьо такие строки: «Литература была для меня обширным минным полем, где можно наткнуться только на врагов, если не считать кое-кого из классиков (далеко не всех), и мне приходилось ежедневно прогуливаться по этому минному полю, опираясь разве что на стихи Архилоха, и один неверный шаг мог закончиться очень плохо».

      И дальше: «Случаются мгновения, когда тебе не на что опереться, нет друзей и уж тем более учителей, нет никого, кто протянул бы тебе руку, когда издательства, премии, стипендии – это для других, для тех, кто раз за разом повторяют „да, сеньор“, или для тех, кто поёт хвалы литературным генералам, коих вокруг тьма тьмущая и их единственное примечательное свойство – полицейский взгляд на жизнь, от них ничего не ускользнёт, они ничего не прощают».

      Когда я прочитал эти строки, то прямо-таки вздрогнул: каждое слово здесь моё, каждая запятая моя, всё родное, вплоть до упоминания Архилоха.

      Вот это-то презрение к литературе и объединяет нас – поэта Боланьо и его тень, Бренера Сашку.

      4. Недавно я прочитал «Чилийский ноктюрн» – могучую повесть Боланьо.

      Это очень страшная книга, как некоторые сказки.

      В «Чилийском ноктюрне» речь идёт о том, как делается литература.

      Время действия – дни после переворота Пиночета.

      Социалистическое правительство Сальвадора Альенде пало.

      Сам Альенде убит в президентском дворце Ла Монеда.

      Множество людей арестовано и брошено в тюрьмы.

      Но