Заговор головоногих. Мессианские рассказы. Александр Бренер

невозможна, что время книги прошло и наступило время жизни и смерти.

      Если вдуматься, я завидую всем мёртвым – писателям и не-писателям.

      2. Но Роберто Боланьо, о котором пойдёт речь ниже, я завидую несколько иначе, чем Пушкину, Фолкнеру или Беккету, иначе, чем всем превосходным поэтам и сказочникам, которым я ежедневно, ежечасно, ежеминутно завидую.

      Так как же я ему завидую?

      А вот: я завидую Боланьо как самому себе, потому что иногда мне кажется, что Боланьо – это я.

      Да, именно я, только родившийся не в советской Алма-Ате, а в Сантьяго – столице Чили, и сбежавший не от советского строя, а от генерала Пиночета, и проведший всю жизнь в скитаниях, как настоящий бездомный писатель, образ которого я лелею в своём воображении.

      Да, великий бездомный писатель Боланьо – это я, вот какая чушь приходит мне в голову!

      Но эта мысль – что я на самом деле Боланьо, а вовсе никакой не Бренер – эта странная идея является совершенно обычным моим умопомрачением, привычным бредом и томлением.

      Я знаю, что загубил в себе какие-то прекрасные возможности, а вот Боланьо – нет (так мне хочется надеяться), и поэтому я влачусь за тенью этого блестящего писателя как его взывающая и завывающая тень.

      В одном из своих рассказов Боланьо описывает, как он бродит с датской девушкой по готическому кварталу Барселоны, и его спутница велит ему присмотреться к теням, которые отбрасывают их фигуры.

      Боланьо замечает эти тени, упавшие на древние стены, и тут датчанка говорит, что у теней есть особая, отдельная жизнь, хотя мало кто это понимает.

      Боланьо приглядывается к своей тени, и ему кажется, что тёмный вытянутый силуэт искоса смотрит на него и шевелит губами.

      Боланьо поражён, а затем они вчетвером – Боланьо, девушка и их тени – растворяются в бесформенном мраке.

      Когда я прочитал этот отрывок, то сразу понял: тень, косящаяся на Боланьо, тень, которую он в конце концов заметил и присутствие которой его поразило, эта тень – я, я, Александр Бренер.

      Я и есть его тень, то возникающая, то исчезающая – в зависимости от Луны или Солнца.

      Как писал Константин Вагинов:

      Прохожий обернулся и качнулся

      Над ухом слышит он далёкий шум дубрав

      И моря плеск и рокот струнной славы

      Вдыхает запах слив и трав.

      «Почудилось, наверное, почудилось!

      Асфальт размяк, нагрело солнце плешь!»

      Я в капоре иду мои седые кудри

      Белей зари и холодней чем снег.

      3. Тень – это тень чего-то иного, возникшего на миг и исчезнувшего.

      Боланьо был бездомным писателем, который то возникал, то исчезал там и сям – как тень, а не как заслуженный деятель культуры.

      Я говорю, разумеется, не только о его физических скитаниях, хотя и о них тоже: о странствиях вечного беженца и эмигранта, всплывавшего то в Мексике, то в Чили, то в Эль-Сальвадоре, то в Испании, то в Нидерландах, то в Рио-де-Жанейро, то в парижском отеле на улице Сен-Жак,