Дочь Клеопатры. Мишель Моран

Октавия до сих пор его любит.

      – Да, – еле слышно сказал Александр.

      – Значит, не слишком часто бывал со своими людьми? – обратилась она ко мне.

      – Не слишком… – Я устыдилась и отвела глаза. – Вы рады, что его больше нет?

      – Никогда никому не желала гибели, – произнесла Октавия. – Конечно, когда Антоний оставил меня, это было ужасно. О нашем разрыве узнал весь Рим.

      Я попыталась представить, что ей пришлось пережить после того, как папа прилюдно ушел к другой. Мои сводные сестры, Антония с Тонией, даже и не успели его узнать. Они были очень маленькими, когда отец окончательно переселился в Александрию.

      – Мой брат желал ему смерти, – призналась Октавия. – Но я… – Она запнулась, потом продолжила: – В Риме не отыскалось бы женщины, которая не любила бы Марка Антония.

      – А теперь его ненавидят, – заметила я.

      Сестра Цезаря встала с кушетки и нежно погладила мою щеку тыльной стороной ладони.

      – Люди решили, что он позабыл свой народ, чтобы сделаться греком. Но это прошлое. Гораздо важнее – завтрашний день. Наберитесь мужества, и все в конце концов будет хорошо.

      Когда она удалилась, мы с братом посмотрели друг на друга. Мерцающее пламя оставленного ею светильника бросало неверные блики на наши лица.

      – Мама ни разу не приходила к нам перед сном, – произнес Александр.

      – Она ведь была царицей, а не сестрой правителя.

      – Думаешь, папа любил Октавию?

      Ответить «нет» было бы жестоко, но эта женщина никогда не сравнилась бы с нашей матерью; я не могла представить себе, чтобы она мчалась на колеснице наперегонки с отцом по Канопской дороге или чтобы он подхватил победительницу на руки и начал кружить.

      – Может, папу привлекала ее доброта? – предположила я.

      Александр кивнул.

      – У Марцелла такое же золотое сердце, правда? Между тем он, по-моему, первый красавец в Риме.

      У меня округлились глаза.

      – Послушай, ты, надеюсь, не Ганимед?[11] Братишка сердито вспыхнул.

      – Нет, конечно!

      Я продолжала смотреть на него, но Александр задул светильник, и в темноте мне расхотелось продолжать беседу.

      Принесенные поутру одежды оскорбили нас до глубины души. Александр недоуменно уставился на льняной церемониальный передник, а я нервно мяла в руках платье из бус, гневно спрашивая:

      – Римляне ведь не думают, будто мы в Египте так одеваемся?

      Холмы за окном еще розовели в лучах рассвета, но, судя по долетавшему шуму, все обитатели виллы уже проснулись.

      – Ну да, – без тени издевки ответила Галлия.

      – Наши царицы носили такие платья тысячу лет назад. Сейчас в ходу шелковые хитоны!

      – Но на египетских росписях и на статуях…

      – Это делается нарочно, под старину, – терпеливо пояснил брат. – Я ни разу не наряжался в передник.

      – Мне очень жаль, – промолвила Галлия, и ей нельзя было не поверить: в детстве галльской царевне тоже пришлось испытать это унижение на улицах Рима, – но такова воля Цезаря.

      Взглянув на

11

Ганимед – в греческих мифах прекрасный юноша, похищенный Зевсом на Олимп и ставший его возлюбленным.