Истории дождя и камня. Инга Лис

когда Жак умирал у него на руках, а он ничем не мог помочь ему?

      Что продолжает любить?

      Что до невозможного мучается чувством вины?

      Но если Пьер прав, Жак, наверняка, и так знает.

      Однако спокойней ли его душе от этого знания?

      Если да, тогда и Шарлю, возможно, было бы хоть немного легче от мысли, что он, пусть в малой степени, но вернул своему другу долг, а если нет?

      – Привет, – одними только губами прошептал молодой человек. – Прости, но я… не знаю, что сказать. Мне по-прежнему плохо без тебя, дружище. Да что там, я до сих пор не поверил до конца, что тебя больше нет. Я постоянно разговариваю с тобой, но при этом даже не знаю, слышишь ли ты меня. Ты бы… хоть раз… подал хоть какой-нибудь знак, а?

      Он помолчал и закончил со вздохом:

      – Пьер говорит, что я должен отпустить тебя. Что ты никогда не жалел, закрыв меня собой в той стычке, и что мои терзания тебе вряд ли по душе… Но что же делать, если я… если я сам не могу простить себя?

      Он постоял ещё несколько минут, разглядывая не столько само надгробие, сколько ярко-синее небо с жёлтым пятном солнца на нём.

      Подумал с кривой усмешкой, что россказни о том, как горе со временем превращается в лёгкую дымку грусти – сплошное враньё. Что в августе исполнится четыре года со дня Жаковой смерти, а его душа исходит кровью так, будто это случилось только вчера.

      Снова сказал себе, что вот под этой самой каменной плитой лежит человек, которого он любит до сих пор. Человек… а точнее, уже, наверное, только кости в истлевшей одежде. Вот интересно, в течение какого времени тело покойника истлевает до конца, до этих самых белых, словно отполированных невидимым мастером костей?

      На этот раз воображение сыграло с ним скверную шутку – на негнущихся ногах юноша вернулся к брату, а Пьер только выругался про себя, глядя на его перекошенное лицо.

      – Всё хорошо, – быстро произнёс Шарль прежде, чем тот успел что-либо произнести. – Идём отсюда.

      – Погоди, – брат протянул ему платок, – возьми, вот. А то у тебя весь подбородок в крови.

      – Правда? Я даже не почувствовал, – молодой человек принялся вытираться; его руки тряслись мелкой дрожью. А потом он сделал несколько глубоких вздохов и поднял на Пьера глаза. – Спасибо. Я искренне благодарен тебе за то, что ты позаботился о… памяти Жака, правда.

      – Эх, – д’Артаньян-старший скривился. – Знаешь, лучше бы ты и впрямь забрал его с собой в Париж, и мне не пришлось бы выслушивать подобную благодарность. Надо было… помочь тебе тогда. Извини.

      – Даже если бы ты помог мне, мы всё равно не избежали бы нападения, – голос Шарля звучал сухо и безжизненно. – Потому что за месяц до этого я пожалел Антуана. Так что… Ладно, идём. Покажи мне могилу сына.

      Мужчина ничего не сказал, молча повёл его в противоположный конец кладбища.

      – Вот, – остановился возле совсем небольшого надгробия с изображением плачущего ангела и хотел было привычно отойти в сторону, но младший брат внезапно вцепился ему в руку.

      – Нет, – сглотнул судорожно, –