Истории дождя и камня. Инга Лис

отдельный склеп…

      Пьер остался у входа, а Шарль долго бродил между потемневших от времени и влаги надгробных плит.

      То ли от сырости, то ли от напряжения его начало знобить; свеча прыгала в руке так, что несколько раз едва не потухла.

      Он нашёл могилу сестры, умершей ещё в младенчестве, обнаружил плиту над символической могилой Антуана. Ух ты, оказывается, сукин сын всё-таки удостоился человеческого погребения… ну, по крайней мере, его подобия.

      Воспоминания о старшем брате уже давно перестали быть мучительными. В этом случае Шарль как-то сумел убедить себя, что другого выхода не было. Что даже если бы Жак не погиб, судьба всё равно свела бы их в смертельной схватке, только в другом месте и в другое время.

      А вот в случае смерти отца и гибели друга никакие убеждения не помогали.

      Сколько бы он ни повторял себе, что у сеньора Ангеррана и впрямь давно были проблемы с сердцем, что не виноват в вынужденном возвращении домой вследствие нападения людей, нанятых старшим братом, а душу всё равно грызло чувство вины.

      Вот и сейчас, стоя над могилой отца, Шарль всё пытался представить себе, как развивались бы события, если бы он спокойно уехал в Париж. Пусть без Жака, но если бы просто удачно уехал… И отец, вполне возможно, был бы сейчас жив… ему даже семидесяти ещё не было бы. И Шарль возвращался бы домой не с чувством вины, а с мыслью о том, что оправдал отцовские надежды. Он показал бы ему плащ с золотыми лилиями, рассказал бы в подробностях о службе. Поделился бы тем, как ему нравится Париж, страхами, что не сумеет уберечь в бою солдат, которые всецело зависят от него… даже о том, что подчинённые за глаза называют его «стальным крючком», наверное, тоже бы рассказал, и они вместе с отцом посмеялись бы от души …

      А вместо этого он стоит над новой могильной плитой и думает лишь о том, что то ли из-за рокового стечения обстоятельств, то ли действительно из-за его малодушия, последние годы жизни отца превратились в мучительное существование, когда непрерывно болело сердце, и дни наслаивались один на другой, неотличимые в своей тоскливой безысходности.

      И хвастаться успехами уже не перед кем, а рассказывать о Париже вообще не хочется. Никому, даже Пьеру.

      Вот с кем бы он сейчас поговорил с удовольствием… нет, не с Жаком, потому что его друг тоже мёртв, и Шарль даже не знает, решится ли он навестить его… а с д’Эстурвилем. Почему-то сложилось стойкое убеждение, что, поделись он своими сомнениями с лионцем, тот обязательно понял бы его.

      Погоди, сказал юноша сам себе, усмехаясь невесело, такая возможность тебе ещё представится, когда ты вернёшься. И поглядим, как племянник твоего учителя будет готов понять твои объяснения относительно случившегося между вами.

      Простите, мой друг, но я запутался в желаниях, воспоминаниях и угрызениях совести…

      Как и всегда, от подобных размышлений настроение у Шарля испортилось окончательно.

      Хорош же он: пришёл к отцу, а всё равно думает о д’Эстурвиле.

      А для отца не может найти даже нескольких фраз.

      Почему-то вспоминается