Истории дождя и камня. Инга Лис

о нём, которыми вы пичкали меня по прибытии… правда?

      – Да кто его знает? – засмеялся лионец. – Д’Артаньян никогда не расскажет… ему этот ореол таинственности, как по мне, только на руку. А хотите рискнуть? Спросите его сами!

      – Нет уж, благодарю покорно, – пробормотал д’Эстурвиль. – Мне ещё хочется дослужиться до плаща мушкетёра.

      – То-то и оно, – де Террид подал ему руку. – Он даже на исповеди не спешит откровенничать… падре как-то возмущался. Просто однажды мы напоили нашего капеллана, и он разболтался не в меру… ну да это другая история… Ладно, прощайте, шевалье.

      Кадет ушёл, а Жак, недолго думая, прихватил письмо и чернильные принадлежности и перебрался в конюшню.

* * *

      Здесь было тихо. Пахло сеном, лошади, пофыркивая, хрустели кормом в своих стойлах.

      Жак любил спокойное тепло конюшни, кроме того, хотелось надеяться, тут его станут тревожить меньше, чем в фехтовальном зале. Да и дежурившие в конюшне мушкетёры были чересчур заняты игрой в карты, чтобы обращать внимание на появившегося кадета. Выглянули из подсобки, чтобы проверить, кто пришёл, и вернулись к прерванной игре.

      А потому молодой человек уселся за колченогим столом, установленным здесь невесть для каких целей, развернул письмо, перечитал уже написанные строки.

      «Мишелю д’Эстурвилю,

      в собственные руки

      Дорогой дядя, искренне прошу простить за столь долгое отсутствие новостей. Не буду ссылаться на занятость или проблемы с обустройством, потому что действительно виноват. Надо было отписаться сразу, но, надеюсь, узнав о том, что у меня всё отлично, ты перестанешь сердиться. Благодаря шевалье д’Артаньяну, я получил должность кадета в роте мушкетёров его величества. Согласись, о большем трудно мечтать.

      Что до нашего лейтенанта, то он, как ты и рассказывал, оказался хорошим командиром и действительно великолепным фехтовальщиком. Мне ещё учиться и учиться, чтобы хоть отдалённо достичь его уровня…»

      Жак вздохнул, потому что разговор с де Терридом оставил в его душе какой-то странный осадок, и всё-таки дописал: «А ещё мне показалось, что он – одинокий и очень несчастный человек…»

      Нет, последняя фраза явно лишняя, и юноша с досадой скомкал листок. Ну вот, теперь придётся начинать всё сначала!

      Думается, дядя, будучи знакомым с лейтенантом столько лет, и без того знает о том, что Жак вздумал сообщить в конце письма.

      Или не знает?

      Потому что д’Артаньян крайне удачно носит маски, и Жак, например, уже потерял счёт их количеству.

      …

      Скрипнула дверь, и д’Эстурвиль досадливо прикусил губу: ну кого там ещё черти несут? Хотя… уже неважно, потому что письмо всё равно испорчено. Нужно идти за новым листом или вообще отложить процесс написания до завтра.

      Но потом Жак позабыл и о письме, и о вине перед дядей, потому что в конюшню пришёл д’Артаньян.

      Он явно собирался уезжать: был в плаще и дорожных сапогах, шляпу нёс под мышкой, а во второй руке держал уже изрядно надкушенное яблоко.

      А