Не уходи. АНАТОЛИЙ ЭММАНУИЛОВИЧ ГОЛОВКОВ

и столько любви русской – такой простой, естественной, скромной, как камни на Поморье. Как берега и лес Нохчи.

      Чужому не понять.

      Это уж, извините, наше.

      И всегда с нами.

      ЕЩЕ ПОЗОВУТ К ЧАЮ

      Онега, тоже лекарство для измордованного ложью человека.

      Для очищения его ума, души и сердца.

      От тотального московского морока.

      От сытых рож за заборами.

      От зла.

      Прочь от места, где страна качается и уходит из-под ног, – на архангельский лед.

      На Онегу, в Каргополь, в Саунино!

      Пить травяные чаи с пирогами калитками, слушать плавную речь с кучей слов незнакомых, – но ведь русских же! Поймают тебя за рукав, дурачка площадного, скомороха москвацкого, и не говори тогда никому, что пишешь на русском языке.

      Онега подо льдом лишь кажется тихой – но летом норовиста, быстра, удивительна приливами-отливами.

      И если когда-нибудь…

      Не по московским кабакам, не по Рублевке стану грустить. Но заплачу вот по этому синему снегу, по колокольному звону на сто верст, по поленьям в русской печи, по именам онежских притоков – Кодьма, Кена, Икса, Кожа, Волошка.

      А еще по отчим домам, каких все меньше, – с причудливыми верандами, флюгерами-петухами, кустами сирени и кленами возле окон.

      Осенью они стоят втихомолку, как старики, текут крыши, сквозит через разбитые стекла, но в долг не просят.

      Скажут, нет времени возиться с ними, – а они и есть Время.

      Скажут: вот, тоже, нашел старину! Но ведь наличники с корунами, це́почками, фартуками, висячими подзорами, слёзками делали мастеровые деды, на века.

      Скажут, легче новый дом поставить, чем с этой развалиной мыкаться. Но отчего в Голландии думают иначе и каждую трещинку берегут, пресвятая Дева?

      Да только бы уж ради того, что отец отсюда утопал на фронт, а сам ты поднимался на крыльцо.

      То с рекордом, то с фингалом.

      То с повесткой, то с невестой.

      То крутым в коже и на джипе, то треху стрельнуть.

      Уж ради этого сберечь бы, что осталось.

      Не хотите слушать, дайте сам послушаю, прислонюсь к косяку, щепочку пожую.

      Там еще играет радио, швейная машинка хранит тепло маминых рук.

      И как Алису в стране чудес, – всегда зовут на веранду к чаю.

      ДОВЕРЧИВЫЙ МИР

      Внутри все дрожит после вчерашнего.

      Нога болит.

      Возлюбленный кот ушел.

      Аспирин не растворяется в стакане.

      Ну, и к черту печали Мценского уезда! Exit загорается, как на табло в самолете. Нырнуть в кроличью нору любым способом.

      Нарисовать кролика, если умеешь, раскрасить акварелью, вышить гладью дубраву, блин.

      Разогреть пальцы баррэ и флажолетами на гитаре.

      Открыть фоно, нырнуть в блюз.

      После второго квадрата вернется кот, потом пройдет нога. Телек сам дойдет до балкона и усвистит в чертово Останкино.

      И гляди-ка, друг милый! Небо уже меняет цвет, и пахнет водорослями с побережья, и крепкий кофе