Не уходи. АНАТОЛИЙ ЭММАНУИЛОВИЧ ГОЛОВКОВ

я вошел в прихожую, она сразу бросилась ко мне с объятиями и поцелуями. Будто мы родня, и вот просто давно не виделись.

      Приятель молвил: ладно, ладно… Капризная дамочка. Сколь красива, столь и глупа. Намаешься с ней.

      Через неделю рыжая девчонка наверчивала круги по ипподрому, но являлась на свист, как Сивка-Бурка.

      Она ходила без поводка, что весьма странно для афганки. Это удивляло и соседа, гулявшего с двумя афганами на поводке. Лишь раз, обернувшись, я не увидел свою рыжую девочку. Подумал, заблудилась. Но накрапывал дождь, и собака решила, что благоразумнее вернуться к подъезду.

      Сказали, нужен намордник. Перед метро я ей даже не надел, а только показал его, и она заплакала от унижения.

      Она четко говорила «мама». Обожала звук моей трубы и губной гармошки. Мы с нею дуэтом пели под гитару, ездили в гости. С переднего сиденья машины ее принимали за блондинку.

      Карюшку столько раз называли красавицей, что она серьезно полагала, будто ее так зовут. И клянусь, между ушами у нее пахло духами «Шанель №5».

      Если я тупо сидел перед монитором, не мог выжать из себя ни одной строчки, она подходила, заглядывала в глаза и укладывала голову на колени: не волнуйся, всё у тебя получится.

      Когда же при ней читали негодные стихи, Кари поднималась с ковра, где возлежала с достоинством княжны, но не кусала автора. Даже известного. Она никого не кусала. В знак неодобрения она гремела миской, выла, фыркала и, если не помогало, удалялась в кабинет.

      Как-то мы с ней одновременно прихворнули на нетопленой даче. И Карюша, едва согревшись, притащила мне в зубах полушубок, которым я ее же и укрывал…

      Она была мне сестра.

      Она прожила чуть ли не две собачьих жизни.

      Ушла жена. Cобака осталась.

      А когда она перебралась в другой мир, – Карюша, лучшая собака жизни моей, – я поставил свечку и попросил Святого Франциска позаботиться о ее душе.

      Святой Франциск наверняка сдержал слово, но перестарался, потому что с тех пор я не могу завести собаку.

      СЛУШАТЬ

      Боковое верхнее возле туалета.

      Берете?..

      «Веселится и ликует весь народ…»

      Боль в затылке, запах карболки.

      В этом немилосердном. Тертом и скрипучем, Рязанского завода, с полками охры.

      В этом безразмерном – не говорить люблю – слушать попутчиков.

      И где же твоя хваленая Анапа, едреныть? Далече?.. Покамест, вон, степь широкая, тока зачем она нам, раз хлеба не родит… В степи не искупнёсси, вон что, и кости не подлечишь… Ан, то-то!.. За морем телушка полушка да целковый перевоз!.. Чем наша речка хуже?.. Собес путевку дал, куды уж теперь… Спасибы с кисточками!

      Качаются спины в майках, животы в трениках, руки и плечи в татуировках, лысины рыжие с платками.

      Мир качается.

      Чего стоим, тапки мои где, Марусь, а Марусь?.. Не пустят курить, оштрафуют, Дима, милый, потерпи, да едем уже!.. Ростов наш папа, что ли, не узнаю? Проспал, мать его, родной этап… Ну, полно тебе матюгами, дети не спят… Спят… Проехали Ростов, Каневская это!..

      Все одно, Россия…

      Под их бормотание мерещится койка у окна, запах меда, псины, молока, ситцевых лоскутов.

      Стоит