Ничья длится мгновение (сборник). Ицхокас Мерас

и сказал, сказал голосом Винцаса:

      – Не думай, что ты сама… Это я каждый день смотрю на тебя, с каждым днем все нетерпеливее жду, когда ты выйдешь к сирени.

      Он осторожно гладил ее руки, потом плечи, шею. Она зажмурилась, и тогда он поцеловал ее. Она впитывала каждый поцелуй, каждое прикосновение. И не противилась. Она сама коснулась темных Винцасовых кудрей, только боялась открыть глаза. Так, с закрытыми глазами, ей было лучше. С закрытыми глазами и ямка на подбородке не казалась слишком глубокой. Каждый его поцелуй, каждое прикосновение обжигали. И она не противилась. Не позволила только тронуть грудь и обнять за талию.

      Потом вдруг рванулась, вскочила. Откинув две доски, чуть ли не бегом устремилась вдоль забора, нагнувшись, придерживая рукой растрепавшуюся толстую пшеничную косу.

      – Ты придешь? – крикнул он. – Завтра?!

      Она кивнула и понеслась еще быстрее.

      Пахло липой, и гудели пчелы, сбирая мед, самый хороший, липовый.

      Она снова пришла.

      И приходила каждый день.

      Теперь она спешила после обеда еще скорей перемыть посуду, уложить мальчика.

      Теперь ей было уже не до сирени.

      Будь даже весна на дворе, и то бы вряд ли стала она выискивать в белых и фиолетовых гроздьях цветок из пяти лепестков.

      Она отодвигала доски.

      Он уже ждал в высокой траве, задрав подбородок с ямкой и глядя в небо серыми глазами.

      Теперь она изредка осмеливалась глянуть на его лицо.

      Все больше признавала в нем Винцаса.

      Он целовал, и она не противилась.

      Однажды – уже и липа отцвела, – зажмурившись, позволила обнять себя за талию.

      Но он сам отпрянул.

      Послышались чьи-то шаги, они быстро приближались.

      Она прислушалась к топоту – кто-то пробежал совсем рядом, – а потом спросила:

      – Ты все время боишься, правда?

      – Тише… Молчи… – вспыхнул он. – Разве я виноват, что ты… ты… не дочь старшины?

      Она встала, раздвинула две доски в заборе и ушла, на этот раз не спеша, с поднятой головой.

      Жужжали пчелы, обирая сок с каждого цветка.

      Она вошла в дом, села у окна. И долго еще видела, как он стоял, прислонясь к забору, за кустами сирени.

      Она не обиделась, нет. Но если б снова была весна и снова цвела сирень, она уже не бегала бы искать сирень с пятью лепестками – ни белую, ни фиолетовую.

      Если б снова было лето и снова пахло липой, она не спешила бы в сад, чтобы раздвинуть доски забора. Даже если бы гудели пчелы и сбирали мед, самый лучший, липовый…

      Потом она своими глазами увидела, как дочь волостного старшины заходит в дом нотариуса. Бируте была хороша собой и гораздо моложе ее. Известное дело…

      Известное дело.

      Бируте птичкой прилетала в своем цветастом платьице, легкая, почти прозрачная, как материя в магазине с вывеской «Мануфактура». Широкополая соломенная шляпка, перехваченная лентой, да пара девичьих кос за плечами.

      Известное дело…

      Бируте прилетала и все поглядывала из-под длинных удивленных ресниц, то расплетая, то заплетая кончики