Дом, которого нет. Мара Винтер

– за импульс кровный.

      Так Жанна д'Арк, ниспосланная свыше, для

      всех англичан – драконша огнедышащая.

      Парик был чёрный. Лорой надевался,

      чтоб перестать собою быть: на время.

      Савонаролой, как фанатик, звался,

      и предназначен был потом к сожженью.

      Его напяливала редко, перед зеркалом.

      Как будто о таком поговорить есть с кем.

      Вот. Так она дошла до христианских

      сказаний. И, взвалив за "грех" вину

      на плечи, вместо поиска, кто в шаг с ней

      идёт по терниям, себя кляла одну.

      Свой пол табу покрыла, как всё гадкое.

      Отвергла веру, в атеистки записав себя.

      И от привязки вниз, к миру животному,

      и от божественного, сверху, отделилась.

      Как в камере, в себе. Что остаётся тем,

      кому осталась мысль одна от силы?

      Ну, думать… ну а думать больно. Смерти

      своей описываешь ветер – ветром. В ветре.

      Тут даже не совсем и атеизм.

      Тут богоборством пахнет с расстояния.

      Когда кричишь: «Твоих не надо призм

      мне, чтоб смотреть!» – сей вопль уже послание

      кому-то. Настоящий атеист

      об этом и не думает. Лист чист,

      что сведенья о высшем заполняют.

      Не думаешь, знать, этого и нет

      (не в общем мире: в мире персональном).

      А тут: «К чертям Иерусалим, Тибет

      и Мекку! Я не верю, потому ж,

      почему нас бросает бог и муж».

      Со стороны сей вывод нелогичен.

      Есть оправданье веское у ней:

      никто не объяснял, в живом обличье,

      ей переносный смысл. Одной сложней.

      Призваньем родственна Таис Афинской, а

      в уме до Македонского возвыситься б.

      Душить чертей в подземных казематах –

      под знаком равенства с тем, чтобы их кормить.

      Вместо мутаций можно б развиваться

      по верным направлениям. Дружить

      и с телом, и с анимусом: опорой.

      Она ж куснула яблоко раздора.

      Проблема в сердце. Сердце мирит верх

      и низ. Из двух Инессе мудрое досталось.

      Старша́я ж, промежног сочтя за смерть,

      к башке одной (профессор Доуль) свела всё.

      Таким вот способом от тела отреклась.

      Его ничтожа, проявляла власть.

      Смотрела на себя и бритву Лора.

      Такое нынче названо селфхарм.

      Чтоб боль свою за тысячью запоров

      увидеть, выпускала крови грамм.

      Ни одного из шрамов всех – на вене.

      Изрезанные руки – след сомнений.

      Спустя года, в кафе с видом на прошлое,

      окинет взором все свои метания

      и улыбнётся. Что казалось "с рожками"

      внутри, теряет их на расстоянии.

      Палач и жертва, миновав две стадии,

      их к миру приведёт однажды: сам в себе.

      Была безбожной Лора… ну… полгода.

      Глаза в глаза со смертью, как с концом. А

      затем харкнула ядом чёрту в морду,

      признав его в себе и вне тем самым.

      Тому, кто разъедает, будто щёлочь,

      всё