Дом, которого нет. Мара Винтер

бывает вьюжной,

      сырость горло не схватит случайно подхваченным кашлем.

      Есть догадка: вне времени, с той стороны окружности,

      вы в особом сезоне. Охват его – здешний день. Каждый».

      Лора пишет любовникам, разным, но всё ж в единство.

      «Друг Гомер, не забудь, передай там привет Ахиллу,

      богоравным царям. Здесь, у нас, выродились и принцы;

      плоть, и та ласк не ждёт; с наркоты одной прёт нехило.

      Аполлон уступил-таки Марсию честь быть первым,

      в каждом доме теперь, за экранами – пир сатиров.

      Я не знаю, как долго ещё продержусь средь смертных,

      но, надеюсь, рождаться не буду и дальше в мир. Он

      неуклонно… к упадку. Тут, други, вы больше в курсе.

      Стоит чуть приоткрыться, дыханье становится горьким.

      "Бабочку обглодали", умяли свою ж душу. С хрустом.

      Наши кости – в программах, заводах, вокзалах, стройках.

      Я не прошлому речи бросаю, хотя оно ближе

      к Истине. Давит быт: какофония в стерео.

      Ладно б масса профанов. И они для чего-то нужны всё ж.

      В двадцать первом – пародий навалом. Но нет мистерий».

      Лора пишет любимому. Скроенному из многих,

      как живой организм, будь хоть чей, состоит из клеток.

      «Мне бы целости», – просит, в бетонном закрытая блоке,

      в двух шагах от дорог и размытых вайфаевских сеток.

      Лора пишет любовникам: скачет по странам, эрам.

      Щёлкнув чайник, ставит кружку себе и мужчине из вечных.

      «Если выстою, Фридрих гордиться мной будет, верно?»

      Если Лора больна, пусть её, бога ради, не лечат.

      Часть I. Один из пары – всегда тварь

      Набросков уйму прозой измарав,

      с ней, вздох вслед кинув, всё же распрощалась.

      В сравненьи с рифмою… Тяжёл Исав,

      нет в нём той самой молодецкой шалости,

      которой, видимо, Иаков обладал

      и у отца приоритет снискал.

      От первых строк – библейские отсылки.

      Причём фриволен тон, как в кабаре.

      Поверьте, я удивлена, но выбор

      мой невелик, коль муза на руле.

      Не то она лирически тупая,

      не то сама не в тему отступаю.

      Пишу не публике, не личности одной,

      не для себя (такое в стол ложится).

      Ждут персонажи: выпустив, покой

      им дам. Из головы. Травить? Что ж!

      Во время о́но яд был мне – обед.

      Имею к ядам я иммунитет.

      Герои, о которых речь пойдёт,

      давненько за подкоркою варились.

      И вот, устав сидеть в архиве сот,

      наружу просятся. Я удержать их силюсь,

      но старым добрым схвачена бессилием.

      Рожаю кактус. Тот, что мышь из анекдота, плача, ест.

      Оставь одежду всяк, сюда входящий!

      Сюжет без эротизма обнажён.

      Рассказ вести хочу про свет пропащий,

      рассматривая тот со всех сторон.

      Всё дам, как есть: и страсть, и перестрелки,

      и вдоль ресниц – египетские стрелки.

      О паре я начну. У каждой твари

      должна быть пара. Так уж повелось

      с тех пор, как это Ною завещали…

      Во мне отсылок много, как волос,

      ну что ж: придётся между строк всё сеять,

      пока, – избави бог, – ни полысею.

      Их было две сестры: как капли, схожих,

      как вишни, черенками совмещённых.

      Мила лицом Инесса. Лора тоже,

      хоть глаз один травмирован мечом был.

      Игрушкой в детстве получила в веко,

      поверх него, но – бах, и всё, калека.

      Лишение обзора всей, что справа

      от её носа, мира панорамы,

      близняшке старшей не мешало, право.

      Ходила гордо и смотрела прямо.

      Двумя глазами цвета коньяка

      взирала младшая, застенчивая, как

      венецианка Дездемона, ожидая…

      чего, пока не знала и сама.

      Богатство матери укрыло от страданий.

      В груди присутствовал трагедии размах.

      Контрастом с одноглазою сестрицей

      она мечту лелеяла: влюбиться.

      Владела мать салоном красоты,

      под стать ему, была, как Сиф, красива.

      Но, сколько б в дом ни приносила тыщ,

      сама