Период первый. Детство. Евгений Орлов

голосом, видимо подражая церковным ритуалам, прошептала:

      – Благословляю тебя дочка этим крестом святым на жизнь долгую, счастливую и честную. Пусть сопутствует тебе удача. Благослови тебя Боже. Пусть хранит тебя твой ангел от злых и завистливых людей, – и попыталась надеть крестик дочке.

      Люся, протестуя, подняла руки:

      – Ну что ты мама, не надо!

      – Прими, дочка. Не обижай на прощанье. Вдруг не даст Бог свидеться, мы обе жалеть будем, если ослушаешься.

      Люся прижалась к маминой груди и впервые за последние дни горько расплакалась. Последнее время она была сурово сосредоточенной, и заплакала впервые:

      – Мамочка, родная, пойми я не потому, что безбожница. Ты ведь в Воронеж вернешься, а там ещё неизвестно что будет. Крестик же епископом освященный, ты сама рассказывала, что от беды он тебя в жизни отводил. Пусть он у тебя останется.

      – Прими, дочка, – настойчиво и как-то отрешенно повторила мать.

      – Хорошо, хорошо, мамочка. Все обойдется, все будет нормально, вот увидишь, – продолжая плакать, убеждала Люся не столько мать, а сколько себя.

      На следующий день, перед самым отъездом Софьи Ильиничны, объявили, что началась война. Она отложила свой отъезд, хоть и рисковала очень. Ещё раз, с учетом новых сложностей пыталась наставлять дочку.

      Вечером с Люсей случилась истерика. Она кричала, что страна в опасности, что необходимо быть честными перед страной и партией, что подло бежать при первой же неприятности, как крысам с тонущего корабля. Её успокоили, напоили чаем, а мать всю ночь до утра рассказывала о том, что честной и к стране, и к другим людям можно быть не только в тюрьме НКВД, но и в Тамбовском селе. И что при этом пользы Родине можно принести несравненно больше.

      Зиму я не любил. Холодно. На улицу выходить разрешают, только если дома кто из родителей остается. А если дома никого нет, приходится день-деньской сидеть одному в хате. Во двор и то разрешалось выходить только по нужде. А просто так выйти погулять в своем дворе, когда остаешься один дома, не полагалось.

      В ту зиму мне повезло. Дедушка и бабушка были дома. Наш двор определили для заготовки колёс. Ещё до морозов в наш двор завезли кривые стволы дуба. Зимой в колхозном лесу выпиливали те дубы, которые выросли до нужных размеров. Прямые дубовые бревна возили на санях-роспусках к колхозной конторе. А те места, в которых стволы были неровными, отрезали пилами и привозили к нам во двор. Из этих чурбанов вытесывали заготовки для обода колеса и тесали спицы.

      Работали у нас пятеро: мой дедушка, дедушка Антон – родной брат моего дедушки, два дедушкиных двоюродных брата – дедушка Федор и дедушка Иван. И одноногий дедушка Андрей – муж родной дедушкиной сестры бабушки Явдохи. Бабушку нашу тоже на работу не стали гонять. Она считалась кухаркой у этих плотников.

      Приварка из колхоза давали мало, и работники приносили харчи из дому, а бабушка готовила